Хрулев прерывает команды Кокойты, постукивая пальцем по циферблату своих наручных часов.
– Значит так! Вы сейчас идете, а я в десять тридцать начинаю движение! Устраивает?
– Устраивает.
– Вот смотри, сейчас сорок три минуты…
– Да-да, только остальные у меня подтянутся…
– Вот смотри, я начинаю работать через тридцать минут после того, как вы дойдете. Вы мне говорите, я тридцать минут жду – и вперед!
«Чайка» по-прежнему центр мира. Вернее, центр войны. Из люка БТРа слышны обрывки радиообмена:
– «Липа», «Липа», прием.
– Сейчас не обстреливают. Но был обстрел.
– «Липа», «Липа», прием.
– «Берет», «Берет», я «Барс», прием.
– Какой там наш! Это грузинский танк горит!
Хрулев в прекрасном настроении. Шутит. Кокойты не отстает: «Придем, парад на площади сделаем!» Хрулев: «А мне запретили смотр техники. И что-либо в городе расставлять».
Я подвигаюсь к командующему поближе:
– Что-то авиации я нашей не вижу!
– А целей-то для них нет. Бомберы работают. Где положено.
– Так вон, говорят, танки грузинские выходят, это что, не цель?
Хрулев, улыбаясь, отвечает:
– Ничего, у нас мат есть и кулак!
Кокойты озабочен:
– Самое главное, чтоб у нас координация была.
И уже своим:
– Давайте! Задерживаем уже.
А Ротный выжимает в руке шлемофон, как кистевой эспандер. Взгляд сосредоточенный. И смотрит он вдаль, сквозь всех нас. Понимаю. Я его понимаю. Всей душой, всем сердцем он там, в городе, рядом с другом со своим, с «Липой». Он воюет!
– Остальные где твои «коробочки», «Ястреб»? Да, я понял. Я тебя принял.
Добавляет, уже глядя на Гостева:
– Он сам не может понять, где его две «коробочки».
Гостев азартно взмахивает кулаком:
– Скажи ему, пусть открывает огонь!
– Огонь! Огонь, «Липа»! Я «Барс», прием! На приеме для «Запала».
Осетинские силы строятся в три шеренги вдоль края поляны. Ого, это что-то новенькое на войне. Надо построиться, чтоб тебя быстрее из минометов или с воздуха упороли. Да… Войско… Ополченцы, одним словом. В основном, взрослые мужики. Старательно выравнивают ряды. Поляна бугристая. Не больно-то ловко у них получается.
Ленькину камеру как-то не замечают. Да и наша махра тоже не обращает внимания. Вот это условия для работы! Мы одни, больше репортеров нет. Вне конкуренции. Они или в городе или там, в Джаве. Леонсио и Уклейн – братья Люмьер. Строчат, как на учениях. Да мне самому до конца не верится, что это война. Забылся и летчик, нами убитый, и раненые осетины в санчасти, и плач старика со старушкой над родными развалинами. А здесь… Жара. Солнце печет. Там по рации кричат, тут построения городят… Маневры, да и только!
