Рыжий сержант, взрослый контрактник, сам маленький и щуплый, ерзает, как от энуреза, выбивая берцами чечетку в пыли:
– Давай возьмем! Вот он, давай!
Полковник Гаглоев, ухмыляясь, хлопает его по плечу:
– Все, все, уймись!
Сержант, как ребенок – так и не досталась в «Детском мире» игрушка. Поглядывая сквозь кусты, он вздыхает. Не дали летчика расстрелять!
Меня тычет в бок Уклейн. Глаз у него хитрый-хитрый. Не к добру.
– Пойдем снимем самолет.
Идти вниз не хочется. Такое бывает. Репортерский пыл твой есть – и вдруг ап! И нету! Я ж не киборг, я живой человек. Посещают порой мыслишки…
В самый ненужный момент. Как это… Сомнения. Действительно! Там, у самолета, может случиться все что угодно. Мина, грузинский спецназ, круча, по которой надо будет карабкаться. Но Уклейн берет меня за локоть, чуть-чуть кивает, прикрывая при этом глаза. Так рэкетиры давят на жертву, уговаривая отдать деньги.
– Давай, давай! Давай до конца.
Он закидывает на мощные плечи свои неподъемные сумки. Я вздыхаю, беру штатив. Спускаемся. Внизу, на поляне лежит самолет. Вернее, здоровенный кусок фюзеляжа. В луже огня. Чуть в стороне фонарь с двумя дырками от попаданий. Рыжий сержант тут как тут. Он склоняется над фонарем, трогает входные отверстия. Уклейн раскидывает провода. Сует мне микрофон. Встаю так, чтоб пламя находилось у меня спиной. Бубню стендап[21].
– Несколько минут назад нашу колонну атаковал грузинский самолет. Но он был сбит. Вот он горит…
Хлоп! За спиной что-то лопается! У меня над ухом, как майский жук, вмиг заморозив сердце, жужжит осколок. И опять замедленный фильм. Откуда-то из области пупка, булькая, к голове поднимается мысль: «Боекомплект. Кранты». Передо мной Леонсио. Он отрывает камеру от щеки и чуть приседает. Движения медленные, как у дайвера на морской глубине. Его рот медленно-медленно искажает гримаса. Он в рапиде! Сбрасывает камеру с плеча, одновременно, как взбесившийся конь, отворачиваясь от самолета. Сбоку параллельным курсом двигается Уклейн. В каждой руке по огромной сумке. Тишина. Только дыхание. В среднем ухе. Мое. Тяжелое, с хрипом. Выгребаю вверх. Куски земли с травой от ботинок Леонсио, как во сне, медленно планируют мне в лицо. Я отбиваюсь от них свободной от штатива рукой. Минута? Две? Выныриваем на дорогу. Так ловцы жемчуга вырываются на поверхность, из километровой пучины. Опять реальная скорость! Швыряем поклажу на землю. Стоим, согнувшись, уперев ладони в колени. Дышим. Воздух густой, как студень. Он с трудом помещается в легких. Лица красные, как после кросса. Внизу, у самолета, грохочут разрывы. Уклейн разгибается. Делает полшажочка ко мне. Двигает локтем в бок. И, словно устав от долгого смеха, выдыхает:
