По неписаным законам рыбалки, все плыли, соблюдая торжественную тишину и разговаривая между собой шепотом, с тем особым, нарастающим волнением, которое так знакомо каждому рыболову: что-то будет, какой предстоит улов, какая ожидает добыча?
Ларцев любил распускать кружки в глубокой, естественной бухте, образовавшейся в левой части водоема. Там всегда было тихо, потому что крутые лесистые склоны, окаймлявшие бухту с трех сторон, охраняли ее от ветров, и, кроме того, там была значительная для этого водоема глубина — шесть метров, в которой нередко появлялся ночной хищник — судак, которого в Пестове было довольно много. Преимущества Пестова, с точки зрения Ларцева, заключались также в том, что здесь было много ершей, представлявших, по выражению одного академика, тоже страстного рыболова, «незаменимый ингредиент для ухи».
— Должен заметить, уважаемый Григорий Ефремович, — говорил этот академик, уже пожилой человек с румяным, обветренным лицом и озорной искрой в совсем еще молодых, умных глазах, — что в смысле ухи ерш есть царь-рыба. Никакие стерляди и хариусы не выдержат против нашего подмосковного ерша в «уховом», так сказать, смысле. Притом заметить должно, что уха без ершей, это все равно, что комната без мебели — уюта нет!
Тут академик непременно закуривал и, сделав несколько затяжек, продолжал:
— Ухи в ресторане, голуба моя, не признаю и не признавал. Ухе, как красивой женщине, оправа нужна: берег, поросший лесом, ивы. склоненные над самой водой, дымок костра, зорька. Тогда лишь уха по-настоящему и закипает, и навар дает, и всяческие набирает ароматы. А вокруг стоит тишина необыкновенная, благорастворение воздусей, запах хвои, одним словом, настоящая жизнь… Вот я, сердце мое, шестой десяток заканчиваю, уже склерозик подходящий нагулял и миокардидистрофию и нет-нет валидол пью, одним словом, уже зачислен в «валидольную команду инсульт-ура», а стоит на рыбалку выбраться, да как следует здесь надышаться — чувствую себя, как в тридцать лет… И валидол не нужен, и дышится легко, и, главное, появляется этакая нахальная уверенность, что впереди еще большая, великолепная жизнь, удачи в науке, встречи с интересными, умными людьми, необыкновенные путешествия, уйма хороших книг, и уйма крупных судаков, которых я еще не выловил, но которые мне, безусловно, положены…
И Максим Петрович — так звали академика — заливался таким могучим, заразительным хохотом, что с соседних лодок сначала раздавался недовольный ропот, а за ним дружный смех.
