Ларцев очень любил этого жизнерадостного, умного человека, умевшего тонко понимать прелести рыбалки и так нежно и молодо любившего русскую природу, любил его веселый, с лукавинкой, взгляд, его чисто народный юмор и ту особую душевную непосредственность и простоту, которая всегда отличает настоящего, большого человека от случайно всплывшего на поверхность карьериста, чванливого и высокомерного ввиду хранимого в глубокой тайне ощущения собственного ничтожества.
Опытный следователь и тонкий психолог, Ларцев яростно ненавидел эту категорию людей, с их ложно значительным видом, наигранной «серьезностью», всегда почему-то надутых и важных, процеживающих каждое слово из боязни уронить свое достоинство, которого, в сущности, у них и не было.
* * *
Кружки были распущены в шахматном порядке и тихо покачивались на воде. Ночь становилась все свежее, и рыболовы решили, что надо согреться. Ларцев достал термос, налил себе и сыну кофе в стаканчики из пластмассы, нарезал баранину и хлеб, круто посолив его солью. Оба ели с большим аппетитом, как это всегда бывает на рыбалке.
Крепкий горячий кофе сразу принес приятную теплоту и бодрость. В ночном сумраке почти не были видны кружки, и за ними надо было следить «на слух». В первом часу ночи, когда Ларцев и Вовка уже заканчивали свой ужин, слева донесся характерный шлепающий звук.
— Перевертка! — воскликнул Ларцев и с бьющимся от волнения сердцем начал грести по направлению к тому месту, откуда донесся этот милый сердцу рыболова звук. Вовка, привстав на носу лодки, включил фонарь и осветил то место, к которому они спешили.
Через несколько секунд Вовка испустил ликующий вопль. В лучах электрического фонаря был ясно виден перевернутый набок кружок, который стремительно крутился: рыба сматывала с него леску, заглотав крючок и насадку.
— Левым! — почти простонал Вовка, указывая этим, как лучше подвести лодку к крутящемуся кружку. — Левым!
Ларцев сильно загреб левым веслом, и лодка приблизилась к кружку. Наклонившись из лодки, Ларцев схватил его в руки и сильно подсек леску, сразу почувствовав, как упруго ходит на ее конце тяжелая рыба.
— Есть, сынку! — вскричал Ларцев и начал лихорадочно, метр за метром, вытаскивать леску, бросая ее кольцами на дно лодки. — Подсачок готовь, подсачок!..
И вот почти у самого борта в голубоватом свете фонаря заиграла, как большое серебряное блюдо, крупная рыба. По тому, как она сравнительно спокойно шла за леской и не пыталась делать «свечку», то есть выпрыгивать из воды, с тем чтобы сразу обрушиться всей своей тяжестью на леску и так перервать ее, Ларцев уже знал, что пойман судак, а не щука.
