Зазвонил телефон. Это был Борька опять, впрочем, кто же, кроме него, это мог быть…
– Эй, слушай! Включи скорей телевизор, Россию. Все, конец связи.
Эдик включил. Шла передача. Разоблачили благотворительную фирму, которая помогала бездетным иностранцам усыновить или удочерить. Оказалось, что дети из приютов шли прямиком на бойню, где их пластали для пересадки органов. Главарям удалось скрыться.
Эдик усмотрел в этой передаче намек. Он стал ждать Борькиного звонка, опять приникнув к окуляру.
Ему было горько. С утра он чувствовал какой-то странный медный привкус во рту. Стены квартиры показались ему тонкими, словно в матросском кубрике. Внезапно он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Ему пришла в голову дикая мысль, что кто-то из дома напротив тоже наблюдает за ним в трубу…
Он быстро осмотрел окна. Нет, всё было в порядке, никто за ним не наблюдал. Сысоев, домашний монах, молился, коленопреклоненный перед собственным иконостасом, лик Николая Угодника был чист и светел под зорким солнечным лучом. Большая склонилась над своим варевом, внимательно его разглядывая, затем высморкалась в кастрюлю и яростно размешала мужнину кашу. Маленькая, одинокая, принялась медленно дрочить, одной рукой потирая срамные губы, другой – широкий розовый шрам на щеке. Жирмудский, поэт-песенник, приподнялся над стулом, выпустил длинного голубка и, принюхиваясь, задумчиво помахал ладонью. Мальчик-филателист достал из тайника деньги, пересчитал, разложил на кровати и зарылся в деньги лицом, выпуская слюну, словно краб. Шольцман, врач-вегетарианец, медленно чистил морковь над помойным ведром. Истерик закончил утреннюю зарядку, обильно сбрызнув спермой лицо жены. Его теща, вытерев руки о фартук, всем телом приникла к стене, где, вероятно, была специальная слуховая каверна. Ястребов, алкоголик, достал из мешка последний, завернутый в пленку предмет: им оказался окровавленный человеческий палец с перстнем, который вдруг остервенело блеснул дважды отраженным солнечным светом. Парализованная старушка мирно, неизменно спала…
Наконец Борька позвонил.
– Ну что, морячок? Как тебе передачка?
– Значительно, – прокашлялся Эдик. – Стрелять их надо.
– Кого?
– Ну этих…
– Детей что ли?
– Да нет…
– А я бы и детей пострелял, потому как сам знаешь, кто из них вырастет. Выйдешь, что ли?
– Нет. Что-то нездоровится.
– Ага. А они тебя там ничем не угощали?
– Угощали, – нахмурился Эдик. – Угощали чаем.
– Ну вот.
– Что – вот?
– Сам знаешь –
