Валерий невольно огляделся по сторонам.
— Да что вы смотрите! Жалкие крохи я сохранила, но какой ценой! Замуж за крысу вышла и всю жизнь твердила себе, что нет никакой любви, потому что не может быть никогда. Теперь сомневаюсь, много в чем сомневаюсь. И история с Надеждиным незаконченной оказалась. Ведь пришли же вы. И до вас, месяца два назад, звонил кто-то, говорил, что Левка не виноват был, мол, случайность вышла. Зачем мертвецу оправдание, вы можете мне объяснить?! Ничего вы не можете! — хозяйка резко встала.
Валерий, молча, поплелся к выходу.
«Ну, вот и все! Анамнез собран, а лечить некого! Левка — прах, химера, ничто. Не за что зацепиться! Разве что подозрительные звонки. Кто-то ворошит прошлое, если, конечно, верить старухе. Ну, допустим, она не врет. Тогда кто же? Дед в той истории не замешан, ни с какого края. Опять тупик!»
Валерий провел рукой по горячему лбу. Не думается. Вся эта история обрыдла, как и пробка неизменная на Щелчке в час пик. Бесконечный до дурноты день, движение в час по чайной ложке и головная боль. Перед глазами Левка — молодой, наглый, но бесцветный и блеклый, как на старой карточке. Никак не найти его цвет, не понять, в чем загвоздка. Ситникова загадочно улыбается, словно тогда, на кухне, на фоне бутафорских кореньев, ни добрая, ни злая, отстраненная, будто сама мудрость. Мысли путались в замкнутом кругу, по радио надрывался ведущий, вымучивая первоапрельский юмор. «Вот бы все это оказалось розыгрышем, дурацкой шуткой». Захотелось страстно, до дрожи, до кома в горле. Вернуться в позавчера, где Лада встретит с ребенком на руках, где так хорошо и спокойно. Нет, не ценили, хотели всего и сразу. По трамвайным путям прогрохотал оранжевый «камаз», едкий дым впился в глаза. «Почему не закрыл окно? Опять небрежность, такого не было раньше, а что было?» Выключил радио, тишина оглушила. Вечернее солнце высвечивало желтый кирпич старых зданий по бокам Русаковской улицы. «Они стоят здесь уже кучу времени, помнят ту жизнь, которую я не могу понять».
Душно, дурно. Разноцветные пятна машин давили со всех сторон, впереди стрелочка каланчи, как указатель в начало.
Темная, мертвая, пустая квартира. Все вывернуто, растоптано, белье под ногами, перевернутые ящики, книги, бумаги, осколки чашки. Под задранной занавеской в углу — детская пластиковая бутылочка с голубыми бабочками. Нет сил смотреть. На диване маленькая женщина сжалась в комок, слегка подрагивала синяя бахрома пледа. Опустился рядом, горе, морок, как стена. Посмотрели друг на друга, будто чужие. Что делать? Что говорить? Даже «привет» неуместен, словно насмешка. «Ты оставил ее одну, без поддержки. Удрал с утра, будто на охоту. Так показывай добычу. Что, нету?! То-то и оно! Просто сбежать хотел от морока, от боли. Удалось?» У ног перевернутый ящик комода, провел пальцем по пыльному боку, получилась робкая змейка.
