Я подумала, что пора мне освободить площадь и окружающих от тех неприятностей, которые я, по-видимому, им доставляю, но не знала, куда идти. Было почти темно; по самому краю площади неслись машины, напоминая индейцев, окружающих обоз колонистов.
Я готова была расплакаться от холода. Попыталась укрыться от ветра за постаментом льва. Будь там достаточно места, я бы свернулась калачиком меж его металлических лап. Мне хотелось забраться во что-то, только размером поменьше, чем широкая общедоступная площадь.
Я стала вспоминать виденные мною фильмы о всяческих невзгодах – о людях, неделями продержавшихся в море на плаву, или о тех, кто попал в лагеря военнопленных. Кажется, эти люди без конца пели, пока язык не распухал. Я решила испробовать и это; вполголоса я запела:
Нужен мне лишь приют в тепле,
А не ветер в промозглой мгле.
Не спать на сырой земле —
Вот это было б здорово!
Я замолчала, когда подошла молодая пара и встала около меня. На девушке была синяя шляпка с вуалью, ее синий костюм был измят и слишком тонок для октября. Она дрожала. Ветер сдувал с ее волос кружочки конфетти. Молодой человек еле держался на ногах от усталости; он то и дело оттягивал чересчур тугой ворот белой сорочки. Лицо у него было красное и сердитое. Кто-то его недавно отвратительно постриг. Из петлицы серого костюма свисала привядшая розовая гвоздика.
– Ну, посмотрела фонтаны? – сказал он. – Теперь-то мы можем вернуться в гостиницу?
– Ах, Майки, – сказала она, – мы ведь только-только пришли. Давай немножко пройдемся.
– Иди. А мне это до фени, я здесь посижу.
Майки зажег сигарету и стал смотреть, как она, чувствуя его взгляд, смущенно зашагала по площади, покачиваясь на высоких каблуках. Ему на голову сел голубь. Он пронзительно взвизгнул, потом украдкой покосился на меня, стыдясь такого недостойного звука.
– Ну, теперь ты счастлива? – грубо спросил он молодую жену, когда та вернулась.
– За что ты сердишься на меня, Майки? – спросила она. – У нас же медовый месяц, ты должен быть счастлив. Вот я счастлива, – добавила она без всякого убеждения.
– Я тебе говорил, что ненавижу Лондон, говорил ведь? – захныкал он.
– Но не ты же за это платишь, правда? – сказала она. – А мои мама с папой.
– Ну знаешь что, Эмма, – начал он, и лицо у него покраснело. – Я бы предпочел получить деньги, а не Лондон. Чем мы сможем похвалиться, когда вернемся в Лидс? А?
– Счастливыми воспоминаниями, – ответила она.
– Мне холодно, – заныл он. – Ключ от номера у тебя?
