Но турки, видимо, не придавали никакого значения этой небольшой группе, – чем могла она угрожать Измаилу? Турки даже перестали стрелять по Суворову из ружей. Его маленькая каска с зеленой бахромой продолжала мелькать почти под крепостными стенами. Суворов показывал, куда должны быть направлены атакующие колонны.
А Прошка не приблизился и на пушечный выстрел.
«Береженого и Бог бережет. И отсюда увижу», – думал он.
Прошка остановился у расположения какого-то полка мушкатеров и внимательно разглядывал турецкую твердыню. Отсюда ее стены, кое-где обшитые камнем, были еще выше, чем казались издалека. Прошка только качал головой:
– Вот так крепость! Одно слово – неприступная.
– Что, дяденька, глядишь, каков пирожок, по нашим ли зубам? – весело спросил у него какой-то солдат.
– Стены-то, стены! – качал головой Прошка. – А пушек сколько!
– Стены, никак, четыре сажени, – словоохотливо сообщил мушкатер.
– А ты почем знаешь, что четыре? – спросил Прошка.
– У нас в полку лестницы делают.
– А под стенами что, ров? – расспрашивал Прошка.
– Кабы ров, а то, дяденька, настоящая река: шесть сажен ширины да глубины, сказывают, пять.
– Ишь ты, проклятущая! – вырвалось у Прошки.
Хатенка была маленькая – от порога до красного угла едва семь шагов. Суворов ходил и думал.
Ждать больше нечего. Войска Павла Потемкина вернулись все. Его богатыри, апшеронцы и фанагорийцы, пришли вчера из Бырлада с маркитантами. Батареи насыпаны, лестницы и фашины для штурма делают в каждом полку. К вечеру окончат рыть ров и насыпать такой же четырехсаженный вал, как в Измаиле. Ночью сегодня Суворов покажет солдатам, как забрасывать фашинником ров, как приставлять лестницы и лезть на вал. Пора слать измаильскому сераскеру письмо Потемкина с предложением сдать крепость.
Суворов улыбнулся, вспомнив, какую приписку сделал светлейший в конце своего письма к туркам:
«К исполнению назначен храбрый генерал граф Александр Суворов-Рымникский».
Суворова турки хорошо знают. Топал-паша надолго останется у них в памяти!
Александр Васильевич шагнул к столу, присел и, взяв бумагу, написал:
«Сераскеру, старшинам и всему обществу. Я с войском сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи – воля, первые мои выстрелы – уже неволя. Штурм – смерть».
Помахал листком, чтобы высохли чернила. Сложил длинное потемкинское письмо и свою коротенькую записку и подал адъютанту, сидевшему на лавке у окошка:
– С трубачом к Бендерским воротам. К остальным – копии. У Михаила Иллариновича есть мулла; пусть переведет по-турецки.
