— Ну что же я могу вам сказать — когда я сам еще недостаточно информирован, — беспомощно в десятый раз ответил Марич и, стремясь отделаться от упрямого нахала, раздраженно добавил:
— Я только получил сообщение, и то личного характера, — и Марич указал на письмо профессора Горского, которое лежало на столе под прессом.
Репортер поспешно скосил глаза на письмо и вновь настойчиво взмолился:
— Я не могу даже допустить, что в нашей газете, которая информирует все культурные силы эмиграции, подчеркиваю — культурные и не враждебные Совсоюзу — не будет опубликовано ваше интервью. Никак не могу допустить, вы уж простите, ну хотя бы отрывки из письма приведите.
Терпение Марича иссякло и он, проклиная про себя «долговязую глисту», развернул письмо и прочитал то место, где профессор Горский рассказывал о размерах аэролита.
Репортер по-утиному, одним глазом следил за своим карандашом, вторым смотрел на письмо Марина, и когда тот кончил читать и положил письмо на стол, снова зарядил целую речь о своей газете, о благодарности со стороны читателей, все время подчеркивая, что говорит искренне и откровенно. Напоследок он (оскалив зубы и извинившись) попросил Марича выйти на середину комнаты, сам расположился спиной к столу и снова начал целиться объективом. Нацелившись, протянул руку к кассетам, которые положил на стол, ловко и незаметно схватил вместе с кассетой письмо профессора Горского. Мгновение — и конверт оказался в камере аппарата.
Лишь позднее, уже вечером, Марич заметил, что письмо со стола исчезло.
Вспомнил привычки заграничных репортеров, стиснул кулаки и подумал: «Украл, мерзавец. И я хорош, дурак эдакий — в шею надо было подлеца!»
Не успел подумать, как снова стук в дверь. Раздраженно воскликнул:
— Войдите!
Неожиданно в дверную щель просунулась голова репортера с гаденькой, заранее заготовленной улыбкой.
— Простите, сто раз простите! Вы, конечно, могли всякое подумать, я так расстроился! Идиотский случай — вместе с кассетами сгреб и ваше письмо. Летел, как сто тысяч чертей, проклиная себя. Виновата дурацкая занятость.
Марич с отвращением взял письмо. Весь кипел злостью и еле сдерживался, чтобы с наслаждением не врезать по оскаленной физиономии.
«Не ври, подлец, нарочно ведь украл, тридцать копий сделал и, наверное, уже пустил в печать. Уходи поскорее, гадина, не искушай меня», — думал, яростно выпроваживая взглядом долговязую фигуру.
* * *
В 9 часов вечера на 9-й авеню у рыжего семиэтажного дома остановился потертый, коричневого цвета таксомотор.
