Джерри поскреб пальцем в затылке.
— Ну и что?
— То есть как — ну и что? Сегодня вечером сказала. Час назад. Я теперь никто.
— И ты ей поверил?
— Ну-у… да.
Джерри засмеялся.
— Что тут смешного?
— А из тебя сделают офицера!
— Зачем ей было лгать?
— Когда им нужно, они что хочешь скажут. Когда им нужно… Ну, да ведь и ты бы тоже, и я.
— Мой… ну… отец — хороший человек.
— Мммм.
— Мне бы хотелось уехать, не прощаясь с ним.
— Утром ты будешь чувствовать себя по-другому, а если приложишься как следует, — он щелкнул ногтем по бутылке, — так и вовсе ничего чувствовать не будешь. Собственно, если разыграть карты правильно, можно и вообще ничего не чувствовать, пока в тебя не угодит пуля.
— Спасибо.
— Плавал ты всегда лучше меня.
— Да.
— А хорошие были денечки!
— Да.
— Лебеди еще там?
— Да.
— Выпей-ка!
— После тебя.
Мы оба выпили.
— Зачем она тебе сказала? Такое?
— Не знаю.
— А ее ты не спросил?
— Наверное, у нее были свои причины.
— А! Так или эдак, разница не велика.
— Для меня — велика.
— Чудак ты!
— Возможно.
— Тут скоро начнется стрельба.
— Все уладится, когда кончится война.
— Опытные солдаты тогда ох как пригодятся!
— Джерри…
— Может, даже тебе подобные.
— Они перестали танцевать.
— Слепому захотелось выпить.
— Откуда он?
— С холмов. Только он больше по дорогам бродит. Тут поклянчит милостыню, там на скрипке попиликает. Говорят, у него не все дома. Только сам я этого не замечал.
— Вечный странник.
— Ни кола, ни двора!
— И жены нет?
Я услышал, как он сплюнул.
— Чтоб они пошли за тобой, им надо луну пообещать. А дашь луну, так потребуют солнце. Ты хоть раз с девочкой бывал?
Я покраснел.
— Нет.
— Вот и я тоже. А мне жуть как интересно. И страшно. Заберут тебя в лапки, и оглянуться не успеешь. Мать у тебя — благородная красавица. Я раньше думал: ну, прямо Прекрасная Елена.
— «…чья красота на бой послала греков
И сотни кораблей — на Тенедос»
[16].
— А потом, в день скачек, я поглядел на ее лицо не такими детскими глазами и понял: она хочет того же, что все женщины на дорогах, только побольше.
— Ты говоришь так, будто тебе лет сто.
— Некоторые люди родятся старыми и никогда не молодеют.
— А я?
— По твоему лицу не скажешь, что ты когда-нибудь подрастешь.
Скрипач играл, и музыка уносилась в темноту. Смех танцующих был мягким смехом начала ночи. Топотали ноги. Деревья вздыхали, точно томясь желанием принять участие в пляске. Где-то кто-то развел костер, и в воздухе пахло древесным дымом.
Он перегнулся и стиснул мое колено. Его пальцы впились в кожу сквозь мягкую ткань. Помню, что утром я увидел вокруг коленной чашечки пять уже желтеющих синячков.
