.
Однако Сталин явно не испугался предостережений руководителя ОГПУ Две недели спустя, 24 сентября, Сталин писал Орджоникидзе: «Прочти-ка поскорее показания Какурина-Троицкого (арестованные преподаватели военной академии. — О. X.) и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тух[ачев]ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии […] Кондратьевско-сухановско-бу-харинская партия, — таков баланс. Ну и дела […] Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве»[106].
Письмо Сталина показывало, что он хорошо понимал истинную цену этой очередной фальшивки ОГПУ, состряпанной, скорее всего, по наводкам самого Сталина. Иначе трудно объяснить благодушную готовность «отложить решение вопроса» еще на несколько недель, оставить «заговорщиков» на свободе, несмотря на сигналы Менжинского об опасности. Скорее всего, Сталин и не собирался арестовывать армейских генералов. Как и в случае с Калининым, по отношению к военным это была «профилактическая» акция. Кроме того, Сталину гораздо важнее было вновь скомпрометировать «правых». Последующие события подтвердили это. Вернувшись из отпуска в Москву, Сталин вместе с Орджоникидзе и Ворошиловым, видимо, где-то в середине октября, провели очную ставку Тухачевского с Ка-куриным и Троицким. Тухачевский был признан невиновным[107].
Однако забросив (несомненно, по приказу Сталина) разработку «заговора военных», в ОГПУ продолжали фабрикацию «дел» о «террористических организациях» и их связях с «правыми коммунистами». Соответственно, на руководителей «правых», прежде всего на Бухарина, возлагалась моральная ответственность за поощрение «терроризма», подготовку заговоров с целью физического устранения Сталина. Вернувшись в Москву, Сталин заявил об этом по телефону Бухарину. О том, как это произошло, сообщил сам Сталин несколько месяцев спустя на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г.: «14 октября с.г. т. Бухарин позвонил мне в кабинет, где сидели в то время тт. Куйбышев и Молотов. Тов. Бухарин потребовал, чтобы я поговорил с ним по душам по некоторым “важным”, по его мнению, вопросам. Я ему ответил, что мне не о чем говорить с ним по душам. Я ему сказал, что странно было бы говорить с ним по душам, в то время как он, т. Бухарин, своей необузданной личной агитацией против Сталина культивирует террористов среди правых уклонистов. Я сослался при этом на террористическую группу Смирнова-Орлова (правые уклонисты), связанную непосредственно с Углановым, а значит и с Бухариным»
