Отныне Рани питался только корешками растений. Какая-то неведомая сила, неторопливая и жестокая, постепенно овладевала им. Поначалу текучая, потом вязкая и тяжелая, она заполнила злобой все его тело, от головы до пальцев ног.
И если бы только вкус к кровавой резне… Все было гораздо хуже.
Подняв вверх правую руку, на которой не хватало двух пальцев, Обожженное Лицо встал посреди племени и, разлепив изуродованные губы, прокричал сохранившим ясность голосом:
– Я вернулся! Убирайтесь отсюда!
Индейцы замерли вокруг него. Человек, собравшийся рубить дерево, так и застыл с поднятым топором. Двое-трое мужчин решили было пронзить стрелами сердце Рани, но, даже не успев прицелиться, поняли, что из их рук вытекла вся сила.
Девушки и женщины племени против воли потянулись к Рани, они тащились, ползли и припадали к ногам Обожженного Лица, царапая их ногтями то ли от желания, то ли из отчаяния. Одна, что толкла маис на кухне, шла со ступкой в руках, другая оторвалась от возлюбленного – все приближались, влекомые неодолимой силой, и издали было видно, как их пробирает дрожь, все приближались к лицу, отвратительность которого достигла высших пределов ужасного. Каждые три-четыре шага они пытались ухватиться за стволы или корни деревьев, чтобы остановить это неумолимое движение, но тщетно. Яра затерялась среди прочих.
Индеец повторил:
– Убирайтесь!
И только тогда люди нашли в себе силы убежать.
Рани остался среди палаток, еды, стрел, среди множества вещей, которые мало-помалу стали ощущать, что у них появился новый хозяин. И поскольку теперь наконец все стало хорошо, вокруг тысячекратно одинокого индейца начала сворачиваться Змейка-дней-которые-нам-остается-прожить.
Девушка с голосом скрипки
Была девушка, похожая на всех остальных, только глаза у нее были, пожалуй, чуть шире распахнуты, чем у других, да и то на такую малость, что и замечать не стоило.
С детства она подозревала, что против нее ведутся какие-то происки, взрослые что-то скрывают. Она не знала причин недомолвок и перешептываний, но и не особенно беспокоилась, полагая, что это дело обычное, когда в доме маленькая девочка.
Однажды, сорвавшись с дерева, она издала крик, который ей самой показался необыкновенно странным – нечеловеческим и в то же время музыкальным. Отныне она стала прислушиваться к своему голосу, пока не обнаружила, что к звукам обычных слов примешиваются явные скрипичные акценты и даже целые ноты – например, фа-диез, или ми-бемоль, или какое-нибудь совсем уж дерзкое тремоло… И когда она вступала с кем-нибудь в разговор, то смотрела на собеседника с обезоруживающей простотой, словно желая сгладить невольную причуду голоса.
