Много чего. И про того героя, о котором Фасбиндер снял пятнадцатичасовой фильм, и про Распутина, и про маньяка, который испугался нашего крика и побежал так быстро, как не бегает ни одно из известных мне животных. Как сказал мой друг, маньяки – самые большие трусы. А я кричала убегающему – я знаю, кого ты убил прошлым летом. Наверняка вы видели людей с таким лицом, и, может, не однажды. Это болезнь Дауна – глаза-щелочки, щеки пухлые и визгливый истеричный голос.
В последнее время мы пьем шампанское: не так тяжело, как водка, и вкусно, и голова не болит. А потом самый лучший весенний напиток – такой же пузырьковый, как и весна. Страсти и пузырики, и щепка на щепку лезет, и солнце яркое, и думать не хочется. Я не люблю весну. Хотя мило и смешно все это. А все же начнутся майские грозы и будут мысли, и пройдет эта лимонадная народная радость. Как в одном из стихотворений назвал все это мой друг поэт.
А недавно наш приятель, великий историк, молодой и контуженный на площади Минутка, познакомил нас со своим четвертым котом – чекистом, Игорем Ивановичем. У историка три кота, и он очень заботится о чекисте, покупает ему тушенку, макароны и водку. Мы читали стихи, закусывали все это дело «краковской». А когда пришли домой, обнаружили, что самая роскошная наша зажигалка с фонариком разобрана по частям, и там, где был встроен фонарик – дырка. Это у них профессиональное. Но какая же деликатная у него форма паранойи – разобрал и снова положил в карман вместе со всеми ее частями. А утром пошли мы к чекисту на обед, позвал нас. Я не удержалась – Игорь Иванович ну зачем же зажигалку нашу по частям разобрали. Что? Я? Да я вам любые, вот выбирайте.
А с историком мы познакомились пару лет назад. Мы читали стихи прохожим, а он подошел, прочел Гумилева и пригласил нас на кладбище за лесом. Мы шли, а он светил нам в лица фонариком, и смотрел, боимся или нет. Спустя полгода он хотел нас убить, но теперь все прошло, он говорит, что растет над собой и смеется. Мы любим его, он хороший человек.
А еще я много чего хотела бы сказать. Но печатаю я сама, а не какая-нибудь Анна Сниткина. Вот была бы сейчас рядом милая машинистка, лучше бы рыженькая, голенькая, сидела бы и записывала – я бы на пару томов надиктовала. А потом мы спали бы с ней в обнимку, а волосы у нее пахли бы чем-нибудь вкусным – каштанами или дождем, а может и не спали бы, сидели бы обе голые читали стихи, пили шампанское и обсуждали великих женщин и воображали бы размеры любовных орудий поэтов, философов, хохотали бы, танцевали. А потом разбудили бы моего друга, поэта и подарили бы ему столько любви, что после этого он проспал бы еще сутки.
