— Жить, — сказал Шалагин.
Жестокая боль воспоминания проступила в ее лице, но она не стала жаловаться, сказала, бодрясь:
— Нашел куда ехать жить. Держал бы курс где получше.
— Именно туда и держим, где получше, — сказал Шалагин.
— Ну пойдем, — сказала Ульяна.
Прохоровы жили в землянке. Она была построена хорошо, добротно.
— Узнаю аккуратность вашу, Ульяна Федоровна, — сказал одобрительно Шалагин.
— Что б ни было, — сказала Ульяна, — порядок должен быть. На дереве, как птицам, жить случится — и на дереве надо соблюдать порядок.
В землянке стало светло, когда она зажгла керосиновую лампу. Осветился выскобленный добела стол, опрятно застеленные нары, посуда на полке. Стекло на лампе было чистое, как слеза.
— Снимай шинель, умывайся, отдыхай, — сказала Ульяна. — Сейчас хозяин придет, ужинать будем.
Над столом висела фотография Алексея с Полиной.
— И когда это?.. — спросил Шалагин, глядя на портрет.
— Давно. Когда из-под Киева немца гнали.
— А невестка с вами?
— Невестка с нами, — безрадостно ответила Ульяна и переменила разговор. — А ты совсем целый? А в госпитале чего лежал?
— В семи госпиталях я лежал, — отвечал Шалагин. — Семь раз в меня всаживали — то осколки, то пули.
— Семь раз! — повторила Ульяна.
— Угу. Семь раз.
— И ничего!
— Да ничего, — слегка виновато сказал Шалагин. — Заштопали.
Пришел с работы старик Прохоров. Обнял Шалагина.
— С возвращением, Гриша, — сказал тихо.
Отвернулся, чтоб скрыть выступившие слезы, и пошел в угол к умывальнику, снимая спецовку.
— Где жить думаешь? — спросил он, умываясь. — С жильем плохо. Бараки переполнены. Пока, конечно, ночуй у нас…
— У мамы в Подборовье дом был, — сказал Шалагин. — Съезжу, посмотрю цел ли.
— Хороший был дом, — рассказывал он за ужином. — Сюда бы его перевезти. Хватило бы на несколько семейств. Проще, чем новый ставить.
— Только слушай меня, — сказал Прохоров, — становись-ка ты на работу сразу, приживляйся к делу. Без работы портится человек. Поглядишь, что с Плещеевым сделалось. Ты знаешь, что он слепой вернулся?
— Писали мне…
— С ним, сам понимаешь, тяжелый разговор. На завком его вызывают. Не перенес Плещеев своего несчастья…
Перед сном Шалагин вышел на воздух покурить. Было тихо, лунно. Спал поселок, только очень издалека доносился еле внятный шум — пение, взвизги, вскрики гармони, женский разудалый раскатистый, ведьмовский смех «ах-ха-ха!» Гуляли где-то. С разных сторон на шум тревожно откликались собаки…
Шалагин вернулся, лег на лавке, где постелила ему Ульяна. Фитиль на лампе был спущен. Старики Прохоровы спали или притворялись спящими. Шалагин лежал, думал… Среди ночи скрипнула дверь, вошла Полина. Сбросила с головы на плечи душный платок, жадно выпила ковш воды.
