— Времени у него мало посещать, — сказал Плещеев. — Мать его меня бросила, приходится ему отдуваться. Она меня бросила на произвол судьбы!
— Марию общественность осуждает, — сказала Капустина. — Она должна была за тебя бороться, а не бросать. Это если каждая так все кинет да улетит — это что же получится?
И женщины посмотрели в сторону и вверх, как бы прикидывая, что получится, если они всё кинут и улетят.
— Мы решили вот что, — продолжала Капустина. — Устанавливаем дежурства. Коллективно будем за вами присматривать. В отношении питания, уборки, стирки и так далее. Чтоб жили вы как люди. Так мы постановили.
— Но, конечно, — сказала беспощадная, — чтоб вы свое поведение в корне бросили. Иначе никто не вынесет.
— Леня! — крикнул Плещеев, шаря руками. — Где бутылка? Леня!
— Да на столе, — сказал Леня, — перед тобой.
Плещеев нашел бутылку, хлебнул прямо из горлышка.
— Хорошо! — сказал он. — Сынок, слышишь, как жить будем, — уборка и так далее. И так далее. Нянечки за нами присмотрят, чтоб мы… всё как люди. Сейчас мы не люди, нет… Нянечки добрые веником помахают, и мы станем как люди. И сейчас же они нас на поводок — раз — и все… А идите вы с уборкой знаете куда!.. Идите, идите! Будьте здоровы! Афидерзейн!
Он встал и взмахнул бутылкой, так что женщины шарахнулись. Капустина схватила его за локти:
— Да ты что, да ты постой!
Но он кричал:
— Будьте здоровы, живите богато! Афидерзейн! — и замахивался бутылкой, как гранатой.
— Ну, стыд! Ну, стыд! — убивалась Капустина. — Мы к тебе со всей душой…
— Придется говорить в другом месте, — сказала беспощадная, выходя.
Все стали выходить гуськом. Та, что принесла еду, тихонько сказала Лене:
— Соберешь что постирать и принесешь. Отцу не говори.
— А жену мою судить не смейте, — кричал Плещеев, — вы ей не судьи, ей только я судья, ничего вы не знаете!
Леня тронул его и сказал:
— Пап, а пап. Никого нет уже…
Кончилась война, и вернулся Григорий Шалагин.
Неся через плечо свой солдатский багаж, шел он по поселку.
За развалинами жилых домов виднелись крыши новых бараков. Часть заводских строений еще стояла в лесах, но другие были восстановлены и имели хороший вид, и по легкому дымку из труб, по освещенным окнам было видно: многие цеха вступили в строй.
Навстречу показалась пожилая женщина с полными воды ведрами на коромысле — Ульяна Прохорова, мать Алексея.
— Здравствуйте, Ульяна Федоровна! — сказал Шалагин.
— Да не может быть! — сказала Ульяна, у нее дыхание перехватило, Гриша! Ты чего приехал?!
