— Шел бы, милый друг, хоть что-нибудь работать, чем попрошайничать.
— Позвольте, — возразил другой, — вы же сами, я видел, положили ему пятерку.
— Ну да, — смутился первый, — но это неправильно. Ему указать надо, а мы, дураки, потворствуем.
— Дураки?! — вскинулась пожилая женщина. — Молчите лучше! А то я вам укажу — век не забудете!
Гражданин посмотрел на ее лицо в морщинах, мужские руки, разъяренные глаза, — отвернулся молча.
А Плещеев пел уже в соседнем вагоне:
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови…
— Потрудились, — сказал он Лене, выйдя в тамбур, — на сегодня хватит.
— Пошли домой, — сказал Леня. — Не надо за водкой.
— Сынок, — сказал Плещеев, — ты книжку можешь почитать, верно? Вечером в кино убежишь, верно? А мне что? А? Умирать? А?
Леня зажмурил глаза, чтобы представить себя слепым, и мрак обступил его. Во мраке стучали колеса… И Леня, как всегда, пожалел отца и не стал уговаривать.
Потом в хибарке, где было теперь мусорно и темно — стекло в окне разбито и заклеено газетой, — Плещеев пил водку и говорил:
— Все-таки по ее не вышло. Хитро придумала, а не вышло по ее: ты не с ней, а со мной, с отцом.
Леня растапливал печку. Отсветы огня дрожали на его худеньком грязном лице. В дверях стояла женская делегация с вдовой Капустиной во главе.
— Выше отца, — говорил Плещеев, — нет ничего. Никто отца заменить не может. Особенно сыну.
— Леонид, здравствуй, — сказала вдова. — Это я, Капустина. Мы к тебе по поручению общественности.
— Чего еще от меня надо общественности? — спросил Плещеев.
— Глаза бы мои на тебя не смотрели, — сказала Капустина.
— А мои на тебя давно не смотрят. Дальше?
Другая женщина втихомолку достала из сумки бутылку молока и судок и поставила на табуретку возле печки.
— Поешь, — сказала она Лене.
— Леонид, — сказала Капустина Плещееву, — мы с тобой детями по поселку босые бегали.
— Ты на мое место себя поставь, — сказал Плещеев надменно, — и тогда ты со мной говори.
— Что уж нам местами считаться, — сказала Капустина. — Мы вот тебя на свое место не приглашаем. А тоже, уж ты поверь!.. Сколько нас тут — все слезами плачем. Моего-то — в первый же месяц не стало… Возьми ты себя в руки, просим тебя. Имей рабочую гордость.
— Свяжите меня, — сказал Плещеев, — положите меня в угол, как полено, чтоб не портил вам вид, этого вам надо?
— Ну как с ним разговаривать? — обратилась Капустина к женщинам.
— Нам надо, — сказала третья женщина, смертно худая и беспощадная, чтоб вы себя вели как нормальный советский человек. И чтобы ваш мальчик регулярно посещал школу, как всякий нормальный советский ребенок.
