И легкую ее походку, и легкие стройные ноги.
Он садился так, чтобы ее рука коснулась его, когда она ставила ему тарелку на стол. Рука касалась, девочка отдергивала руку, обожженная. Он смотрел ей в глаза — душа его уходила в пятки, но он смотрел.
Еще в дверях столовой она опускала глаза, старалась не смотреть на него — знала уже, что он глядит на нее неотступно. Но не удерживалась и украдкой поднимала взгляд — так и есть, глядит, глядит…
Он теперь приходил завтракать, обедать и ужинать позже всех, чтобы одному быть за столиком.
И они разговаривали — мельком и тихо, как заговорщики.
— Сегодня вы работаете — значит, завтра вы свободны? — спрашивал мальчик.
— Свободна, — отвечала девочка.
Ее голос был как тихая музыка.
— Свободны? — переспрашивал он, чтобы еще раз услышать музыку.
— Свободна, — откликалась та же музыка…
— Может, сходим погуляем? — спросил он, как в воду бросился.
Она отошла, ничего не ответив.
— Может быть, сходим погуляем? — уже настойчивее спрашивал мальчик, когда она появлялась снова.
— Не принято с отдыхающими, — отвечала она, уходя.
Он огорчался, а когда она возвращалась, спрашивал:
— А в кино?
— С отдыхающими тоже не принято, — отвечала она и торопилась убрать посуду.
— Но я же не виноват, что я отдыхающий! — говорил он ей вслед, и она смеялась и чуть-чуть поворачивала голову. Какой поворот!
На пляже, среди взрослых, мальчик скучал — здесь не было таких глаз, как у девочки, таких рук; здесь люди ходили неуклюже, ноги разъезжались в песке; красивая пара перебралась на другое место, их было плохо видно, да мальчик и не смотрел. С пляжа он бежал в столовую бегом, радуясь этой захватывающей игре. Он был весело взвинчен, прищелкивал пальцами и насвистывал песню, которую играл в вагоне тот парень с гитарой.
— Извините, пожалуйста, — говорил он толстяку Косте, нечаянно толкнув его. — Я очень спешу.
— Надо отдыхать, а не спешить, — сердито говорил толстяк.
— После ужина я вас жду! — заявлял мальчик девочке, стараясь говорить как можно решительнее.
А она делала вид, что не слышит.
— Ну, пойдемте, пройдемтесь, никто и не увидит, — уговаривал он, и голос его вдруг менялся — из решительного становился просительным, совсем как у маленького.
— После ужина я еще целый час буду занята, — говорила она. — Даже час с половиной.
…Тот же это ужин или другой? Сколько времени прошло?..
— Я буду ждать хоть два с половиной! — говорил он весело. — Хоть три с половиной! Сколько хотите — и с половиной!
