Николай оборачивается на голос. Он впервые без фуражки, и теперь видно, что царь совершенно седой.
– Молоко, говорю, куда?
Старшая княжна встает, показывает на рабочий столик:
– Ставьте, пожалуйста, пока сюда.
– Мне крынки вернуть надо, у нас с этим строго, – с его ног на ковер отваливается старая присохшая грязь. С дурацкой шапки и поддевки сыплется на пол приставшая в телеге солома. Он нарочито неловко ставит кувшин на край. Заметно, что руки у мужика тонкие, холеные. Кувшин какое-то мгновение балансирует на краю стола и падает, разбивается. Молоко заливает потертый ковер. Никто даже не смотрит на ковер и льющееся молоко. Все глядят на большого шумного мужика. Робко подходит собачка, пытается лизать молоко из черепка. Мужик в упор смотрит на царя.
– Там еще в санях харч есть. Пусть подсобит какая. Хоть эта! – грубо хватает Анастасию за руку. Она вырывается. Мужик держит крепко:
– Не балуй. У меня не сорвешься!
Тут вдруг чистым ясным звуком откуда-то из-под поддевки играет знакомую мелодию брегет. Царь вскидывает голову, всматривается в мужика. И тотчас начинают бить комнатные часы.
Мужик со вздохом обращается к царю:
– Пора, Николай Александрович…
Николай бессильно опускается на стул, прикрывает рукой глаза.
– Да, понимаю, понимаю…
Анастасия по-французски, почти шепотом:
– Папа, что это такое? Чего он хочет? Я скорее умру!
Мужик, не отпуская руку:
– Не наклика́й, идем скорее. Пора.
Снизу слышится солдатский гогот, бряцание оружия, чьи-то команды.
Николай виновато, как бы извиняясь перед дочерью:
– Поди с ним, Настенька. Поди с Богом! – и быстро осеняет ее мелким крестом.
Мужик без церемоний, у всех на глазах хватает Анастасию в охапку, закрывает ей рот рукой. Оборачивается к царю:
– Будьте спокойны, Николай Александрович, все, что смогу!
* * *
Из ворот уже в густые сумерки, неуклюже переваливаясь, выезжает повозка с тем же мужиком на облучке. Под рогожей что-то копошится и бьется. Часовой запирает за ним ворота:
– А что ж солонина, солонину-то где оставил?
– Солонина? Солонина вам завтра будет.
Конвоир:
– Какое завтра, какое тут к черту завтра!
Мужик, оглядываясь на копошащуюся на дне телеги поклажу, стегает лошадь:
– Ну, выручай, родимая!
