Они обручились, когда Кьеркегор сдал экзамены, и он начал готовиться к тому, чтобы стать пастором. Ему хотелось жить нормальной жизнью. Но нормальная жизнь была не для него – и он это знал. Духовно, физиологически, эмоционально, физически – едва ли не на каждом из этих уровней такая жизнь была невозможна. И все же невозможное случилось: он влюбился. Регина стала для него не просто духовным протеже, как он считал вначале. В то же время Кьеркегор чувствовал, что его притягивает другая, за гранью нормальной, «высшая» жизнь. Пока он еще не в полной мере понимал, что это за жизнь, и знал только, что хочет писать, заниматься философией и посвятить себя Богу. И ради этого – как подсказывал внутренний голос – придется пожертвовать всем остальным.
После помолвки с Региной прошло всего два дня, а Кьеркегор уже понял, что совершил ошибку. Он пытался как можно мягче дать задний ход, но Регина не поняла его намерений. Он вернул ей кольцо.
Она все равно не поняла. (Потому что знала – он ее любит.) Последовал трагифарс, затянувшийся для Кьеркегора до конца жизни. Годами он анализировал, фантазировал, обманывал себя и препарировал свои реакции с тяжелой, душераздирающей искренностью. Чем больше он изводил себя этой проблемой, тем большей глубины достигали его мысли. То, что начиналось как мука выбора для одного человека, стало в конечном итоге дилеммой, стоящей перед всем человечеством. «Что мне делать?» превратилось в универсальное «Как нам жить?»
Две темы генерировали отныне философию Кьеркегора: отец и Регина. В тигле неврозов, маний и страданий металлу его неадекватности предстояла трансформация в квинтэссенцию человеческого существования.
Разорвав наконец помолвку с Региной, Кьеркегор сбежал в Берлин, где оставался год. В Берлине он посещал лекции философа Шеллинга, романтика и идеалиста, вознамерившегося освободить немецкую мысль от сковавшего ее магического влияния Гегеля. Лекции привлекали самую разнообразную публику, включая Бакунина (русский анархист), Буркхардта (историк, первым в полной мере осознавший культурную значимость эпохи Возрождения) и Энгельса (участник знаменитого дуэта теоретиков марксизма). Как и Кьеркегор, эти начинающие гении искали возможности избавиться здесь от всепроникающего влияния Гегеля. (Все они в конце концов отринули Гегеля, хотя еще долго испытывали на себе его влияние.) Но Кьеркегор был разочарован. Шеллинг пропустил главное: он не понял, что гегелевская философская система отошла в прошлое. Система, построенная на принципах рациональности (как должно быть с любой системой), описывала только те аспекты мира, которые были рациональными. Кьеркегор понял – и испытал в полной мере на себе – тот факт, что субъективность не рациональна. Вернувшись в Копенгаген в конце 1842 г., он привез с собой объемистую рукопись, озаглавленную: «Или – или. Фрагмент из жизни». Автобиографический подтекст названия очевиден, но работа была опубликована под псевдонимом (или, точнее, под серией псевдонимов).
