Трезвая Светлана смотрела одинаково любовно ко всему.
Лицо Юли было восхитительно равнодушно.
Некоторые оставались невозмутимыми, их не брало, наверно, мозги оставались в коллективном бессознательном.
Округлого не было, он ушел.
Не внушаемый Чеботарев, видно, успел добавить — выглядел агрессивно.
— Чушь все это! Набрали сумасшедших, по блату.
— Хотя прозрение кратковременно, — продолжал Веня, не замечая никого, — но познавший его всегда будет помнить о нем, и уже никогда не опустится в болото. Однако остальным «как будто нож целебный отсек страдавший член! Друг Моцарт, эти слезы…»
Учитель явно зарапортовался. Он продолжал цитировать:
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет; тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Чеботарев прервал:
— Это для гениев! Бог коснулся темечка, и все тут. А нам вкалывать.
— Нет, в конце двадцать первого века все могут выйти в высший слой сознания. За исключением тех, кто выпивши обычно берется за нож, или вроде тебя, не способного опьяниться поэзией. Вот сейчас — вы, остальные, всех любите. Стали выше той культуры, которая стала бездонной замусоренной ямой интернета, где вырабатывается коллективное бессознательное.
Коллективное бессознательное, пояснял он, — феномен безопасной середины в несущей энергии развития. Для большинства истина лежит в массе. Выйти за ее пределы ему не дано, и потому топчет тех, кто посмел. Ему уютно в массовой культуре. Сон разума. Коллективное бессознательное широко используют для прикрытия — умный и дурак, тот, кто проводит общенародную политику, мерзавец из подсадной энтэвэшной роты, и честный обыватель, у кого отвисает челюсть от драйва сериалов на экранах. Эти благородные граждане радостно участвуют в бессмысленных бунтах, а потом сами платят огромную цену.
По Чеботареву было видно, что он пожалел, что пришел.
— Учите отделяться от народа.
— Поэзия духа — индивидуальна. Некоторые художники все еще хранят в себе нравственную чистоту. Им больно, что уходит поэзия. Уже на носу двадцать второй век, а мы все никак не создадим цивилизацию духа. Цивилизацию осознания внутренней сущности всего живого, их боли во все понимающем сострадании.
И добавил печально:
— Вряд ли наступит рай человечества. Но человек хочет большего — невообразимых просторов вселенной, чтобы поразиться в межзвездных просторах безграничной новизной и подлинной свободой. Вот цель!
