— Вы приедете, товарищ? — продолжал настаивать голос.
Поляков не видел причин отказываться. Он не знал Трофименко достаточно близко, но уважал генерал-полковника за его высокую репутацию. И теперь вдобавок у отставника внезапно оказалась уйма свободного времени.
— Да, — ответил Поляков. — Я приеду.
Это была неожиданная, печальная, но все-таки хоть какая-то поддержка для него, упавшего духом, Полякова. Польстило, что о нем еще помнят. Ему уже не позволят тренироваться на стрельбище КГБ в Никулине, не допустят читать лекции новобранцам по технике маскировки. Он лишится возможности посещать регулярные информационные совещания в Управлении разведывательной службы в Ясеневе. Но этот телефонный звонок свидетельствовал о том, что его имя нельзя просто вычеркнуть из памяти их профессионального братства.
По крайней мере по духу Поляков оставался «одним из них».
В течение двух часов дороги на кладбище Поляков испытывал постоянную боль. Сначала на метро, до Белорусской, оттуда электричкой до Кунцева, затем унизительное выстаивание, опираясь на палку, в надежде поймать такси, чтобы преодолеть короткие последние километры пути.
Кладбище находилось неподалеку от широкого неуютного бульвара на возвышенности, за последним рядом пригородных домов посередке замусоренного промышленного района. Поляков, подъехав, увидел около сотни человек, столпившихся возле пустого цветочного киоска на верхнем конце автостоянки. Выдался солнечный, по-зимнему замечательный день, в меру холодный, но безветренный. Дыхание людей смешивалось с выхлопным дымом, поднимавшимся от двух рядов «ЗИЛов» и «Волг».
Поляков с трудом проковылял к собравшимся по выпавшему ночью снегу, прикрывшему толстым слоем землю и наледь, скользкую и опасную. Он увидел прямо-таки классическое смешение работников КГБ и в форме и в гражданской одежде, рангом от генералов до прапорщиков. Он узнавал большинство из них. Это были мужчины за сорок, с волевыми лицами, и не присутствовало ни одного из нового поколения. Все притопывали ногами, чтобы согреться, одни были одеты в стандартные черные мохеровые куртки высших аппаратчиков, другие носили обычные длинные пальто — как бы униформу низших по званию и должности.
Промерзнув, никто не хотел затягивать церемонию похорон дольше того, что было необходимо для соблюдения приличий. В общем, случилось вполне заурядное. Жизнь кончилась, атеистическая же философия коммунизма не признавала идеи перевоплощения или бессмертия души.
