Такая досада меня разбирала, что я не замечал даже своеобычной красоты этого уголка колымского края. Плоскую ложбину на возвышенности обрамляли густые заросли зелёных кустов берёзы. А по дну ложбины шла длинная цепочка неглубоких и совершенно прозрачных озерец. Некрутым каскадом они вливались узкими протоками одно в другое, а где‑то далеко всю эту цепочку неутомимо и прилежно под–креплял ключ. Скорее всего, он вытаивал из мерзлоты видневшейся вдали сопки.
— Не понимаю, Попов, как ты умудряешься ловить этих хариусов? — спрашивал я, не в силах скрыть досаду на свою неудачу.
Попов довольно подмигивал:
— Петушиное слово знаю. А ты ещё попробуй. Может, поймаешь.
Конечно, опыт был повторён. Уныло брёл я от озерца к озерцу.
На плече сетка. В прозрачной воде поминутно мелькают стайки хариусов, дразнят, но сообразить, как их взять моей сеткой, я не могу. Видно, Попов действительно знал «петушиное слово». Рыбки пугливы, стремительны, и невозможно было уловить момент, чтобы накрыть их сеткой. Пробовал класть её на дно и ждать, когда хариусы сами себя подставят рыболову. Но такого ни разу не случилось. Я цедил чистую воду: такие ловкие бестии, не желали плавать в кедровом масле на горячей сковородке.
Не утешало меня, что не один я зарился на неуловимых хариусов. Над озерками кружил и кружил колымский ворон. Сверху его внимательному глазу рыбное сборище казалось, наверное, ещё более соблазнительным. Но ворон не умел, как чайка, пикировать на воду. А я не умел, как Попов, ловить хариусов.
Мне оставалось только помахать ворону сеткой, высоко подняв её над головой на всю длину палки, и громко посочувствовать:
— Понимаю, друг: видит око, да зуб неймёт. Сам в таком положении!
Но судьба все‑таки вознаградила меня за старание. Я набрёл на небольшое озерцо. Оно было непроточным и кишмя кишело рыбками, попавшими в западню. Невысокая перемычка не позволяла хариусам выбраться из плена. В этом озерце их можно было черпать сеткой, как ложкой из ухи.
В душе вспыхнул спортивный азарт. Снял я для верности лёгкую телогрейку, замахнулся снастью над озерком, рыбы в ужасе заметались под её зловещей тенью, и у меня опустились руки. Ну, принесу я Попову котелок рыбы, расскажу, как «черпал» её из рыбьей ловушки. Старик насупится, помрачнеет, а потом горько вздохнёт и скажет:
— Эдак‑то рыбачить и дурак может. В беде рыба — её не ловить, а вызволять надо.
Я отвязал от сетки палку и разгрёб перемычку, которая отделяла злополучное озерцо от проточной цепочки. Рыбы сразу почуяли движение воды и не спеша, без давки и паники, выбирались из плена. Чуть в стороне, под кустом берёзы, я привязывал сетку к палке (сдать её Попову полагалось в исправности) и не заметил, как на бережке моей протоки очутился большой и вблизи неправдоподобно чёрный ворон. Он надёжно, обеими лапами, уцепился за бережок, наклонился над канавкой, стремительно клюнул воду. У него в клюве затрепетала рыбка. Ворон придавил её лапой… Я вскочил, чтобы спугнуть разбойника. Не для того освобождал я рыбёшек из плена, чтобы отдать их на растерзание ворону.
