Он разрыл лаз припрятанной лопатой, пробрался внутрь и заделал вход. Комплект сухой ватной одежды всегда хранился в полиэтиленовом пакете. Он запалил свечу, переоделся, сунул ноги в сухие валенки и сжег несколько газет, удаляя скопившийся холод.
Веня делал все механически, обстоятельно, не спеша устраивался на ночлег. Он лег на топчан, укрылся шерстяным одеялом, но сон не шел. Не потеря «Пикши» его беспокоила, а отношение к усвоенным понятиям, которые неожиданно предстали перед ним в новом, неведомом прежде соотношении. Он почувствовал, какой колоссальный разрыв существует между его пониманием жизни порта и другим, до поднебесья восходящим знанием, включающим в себя и законы природы.
Оказывается, общие закономерности в жизни судов, которые он для себя вывел, наблюдая жизнь порта, существуют не сами по себе, как он думал прежде, а подчинены единому замыслу. Не только видимые перемещения тральщиков у причалов имеют общую основу, а и не объяснимые для него случайности тоже вызваны конкретными причинами. И причины эти у п р а в л е н и ю хорошо известны, потому что смотрит оно другим зрением и видит смысл жизни судов не в их береговой перемещаемости, а в общей цели, которая состоит в том, чтобы суда хорошо ловили рыбу, а для этого их надо содержать в порядке, обеспечивать и спасать.
С тех пор у п р а в л е н и е — сила Вене неведомая, наделенная высшим знанием и могуществом, способным спасти от стихии, — приоткрыло перед Веней свою суть, и, наблюдая теперь непонятные изменения, он старался не столько к ним приспособиться, сколько доискаться до причин, вызвавших эти изменения. И когда ему это удавалось, он ощущал глубину и многослойность жизни, на время словно проникал за видимую оболочку и приобщался к той высшей, осмысленной силе, которая определяла все портовое существование.
Этот смысл был для него как небо над головой. А еще была земля, его жизнь конкретная, здесь тоже существовали свои вопросы, свои особенности, и, осваивая новую территорию, он должен был вольно или невольно вырабатывать правила, которые помогли бы ему в этой жизни удержаться.
Перво-наперво дал он себе зарок: в рот не брать ни капли. Хоть и считалось, что в порту сухой закон, но если уж в море его, по слухам, активно нарушали, то в порту, на берегу неприличным считалось не нарушать. Были и такие кадры, что, взяв в руки бутылку, выпускали ее только тогда, когда судно на рейд оттаскивали. Да добро бы еще только водку. Коля-одеколонщик так в море к зелью своему привыкал, что когда и на берег сходил, набирал флакушей полную пазуху и на взгорочке, на «зеленой конференции», сосал их, не просыхая до отхода. Никакой другой жизни ему не надо было.
