– Жарь, оператор, жги, оператор, громче!
Одетт перебирала пальцами с немыслимой быстротой, музыка била фонтаном во все стороны, затопила весь зал, они едва не захлебнулись, десять тонн децибелов обрушилось на них! Не звезда, а комета неслась в космическом пространстве, сжигая все на своем пути, одолевая пропасти мигом, как минует в полете овраги карета в мультфильме.
Легкая, летучая, огневая музыка.
– Легкая и пустая, – ехидно прошипел администратор.
– Неправда, легкая и живая, – запальчиво возразил постановщик, опьянев от музыки.
– Ты что, забыл, как эта старушенция едва-едва на кнопки жала и все путала?
– Заткнись! Взгляни на Одетт: мчится, будто лучшая скаковая лошадь – глаза косят, пена на губах… Так, Одетт, так, покажи им!
Постановщик не на шутку разгорячился.
Администратор съязвил, что он носится со своей Одетт, как Леон Зитрон[66] со всяким старьем…
– Не нравится Зитрон? Ладно! Тогда ты похож на Мишеля Денизо[67] с его ток-шоу на «Canal+»…
Администратор, не таясь, изрядно отхлебнул текилы и предложил приложиться к фляге и постановщику.
– Неужто не хочешь?
Нет, постановщик и без текилы пьян, звезда вскружила ему голову.
Присмотритесь повнимательнее: скептик-администратор помимо воли тоже пустился в пляс, все его тело закачалось в такт музыке, когда он поплелся к своему любимому заднему ряду с веселящей флягой в руке.
Но веселье Одетт, когда та разойдется, куда заразительнее, уж поверьте!
Казалось, их возвышенное счастье длилось вечно, и все-таки интересно: сколько времени прошло на самом-то деле? На этот вопрос нам поможет ответить почтальон. Пока шла репетиция, несчастный долго топтался у служебного входа, звонил раз десять, но никто не отзывался. Глухо. Одетт сумела зачаровать даже консьержа.
– Во дает старушка, во дает, – бормотал он, застыв перед монитором системы видеонаблюдения.
Одетт умудрилась погрузить его в транс при помощи цифровой аппаратуры. Напрасно бедный почтальон стучал, звонил, размахивал руками за стеклянной дверью – привратник не слышал и не видел ничего, кроме сияющей играющей звезды.
Почтарь понял, что все усилия тщетны, и не позволил вечному искусству нарушить строгий рабочий график. Решил пока что продолжить свой путь, а затем вернуться в Театр с проклятой кучей писем, с мертвым грузом рекламных проспектов и присланных бандеролью пьес, что ежедневно немилосердно оттягивали ему плечо. Сколько же времени ушло у него на все про все? Минут десять, не больше, ну максимум четверть часа.
