— Можно задать вам один вопрос?
Он махнул рукой.
— Валяй.
— Как вам кажется, вас ждали? В смысле, на Мене. Как вам показалось, немцы успели подготовиться?
Томительная пауза — Гибсон думал, пытаясь сосредоточить на мне нетвердый взгляд. Потом раздался стук в дверь.
— Простите за беспокойство, капитан, — произнес ординарец. — Вас к телефону. Звонят из городской полиции.
— Спасибо, сейчас иду.
Гибсон все еще думал, все вспоминал, все таращил мутные глаза.
— Гай?
Он начал подниматься из кресла.
— Бог его знает, Квентин, — сказал он наконец. — Но я вот что тебе скажу. Оно было на то похоже.
Звонила Тесс. Голос усталый, но не такой безнадежный.
— Тесс. Ты как там? Что-то случилось?
— Нет. Ничего. Все в порядке. Спасибо за вещи. И спасибо, что оповестил моих родных. Папа прислал телеграмму. Что найдет мне адвоката, и все такое.
— Вот и хорошо. Они должны были знать, Тесс.
— Наверное. — Она помолчала. — Да, про блокнот…
— Да?
— Я пыталась. — Она вздохнула от одного воспоминания. — Я его обыскала, потом… ну, ты понимаешь. И в квартире посмотрела. Но не нашла. Прости. Я знаю, как он тебе был нужен.
— Не важно. Спасибо. Представляю, каково это было.
— Да. — Снова пауза. — Квентин, как ты думаешь: может такое быть, что Питер еще жив?
Питер был жив.
Он проснулся. Он лежал на соломенном тюфяке в маленькой комнате с цементными стенами, металлической дверью и крошечными, забранными решеткой окнами у самого потолка — сквозь них вливался дневной свет, а с ним — уже знакомый топот сапог по гравию и рев машин. Камера находилась в полуподвале, но, встав на цыпочки, он мог рассмотреть автомобильную стоянку, обнесенную каменной стеной. Железные ворота выходили на оживленную улицу, в них то и дело въезжали серые штабные машины и мотоциклы — в них сидели немцы в форме люфтваффе.
Питер поднялся с тюфяка, подошел к окну. Скоро принесут завтрак — черствый черный хлеб и чашку горького кофе, потом его поведут на первый на сегодня допрос к майору Кесселю. Пошел пятнадцатый день плена.
В ночь налета он очнулся, лежа на спине в кустарнике. Было холодно, темно и тихо, его точно облако окутывал шелестящий белый шелк. Он не знал, где находится, как туда попал, знал только, что из-под платка, которым перевязан лоб, сочится кровь, и что «Вики» больше нет. Его последних минут, как и последних минут своего экипажа, он не помнил.
Некоторое время он полежал на спине, борясь с желанием разрыдаться. Горе прокатывалось по телу, как волны по пустынному пляжу, хотя почему — он не знал. В конце концов он перекатился на колени и, невзирая на болезненную пульсацию в голове, встал. Нашарил пряжки, отстегнул парашют, спрятал его в кустах, как и спасательный жилет. Повернулся спиной к светлеющему небу на востоке и двинулся к дому.
