Скрипнула наружная дверь. Симеон юркнул в тёмный закуток между стенкой и печкой.
Арина вошла не одна. Чьи-то шаркающие шаги заглушали её легкую поступь.
— Седьмой месяц от Никифора-то ни весточки, ни привета, — вздыхала Арина. — Словно в воде потонул.
— Ишь ты, какие слова говоришь, касатушка. Чёрные слова говоришь. Жив твой Никифор. Жив. О тебе думает и печалится. Весточки посылает, да не доходят они до тебя. Приходи, в субботу, ещё тебе погадаю, — скрипел старческий голос.
— Спасибо, бабушка. Непременно приду. Я только твоим гаданьем теперь и живу,
— Приходи, касатушка, приходи. И непременно под воскресёнье. Под святой день нечисть попрячется, врать-то не будет, а ангелы правду расскажут. Я, моё солнышко, с нечистой силой не знаюсь. Я гадаю по-светлому, по-хорошему, с молитвой гадаю, Другие там на картах, быват, а я, касатушка, никогда, чтоб карты. Нечисть разная картами говорит.
Сгущался сумрак, а голос старухи скрипел и скрипел. И только когда дорожки голодного лунного света дрожащими лентами протянулись от окна к кровати, старуха засобиралась домой. Закряхтела.
— Засиделась я у тебя, Аринушка. Засиделась. Так насыпь ты мне угольков из загнетки. Эко старость-то на меня навалилась. Молодые на покос утречком. Поднимется солнышко, и они литовками бж-жик, бж-жик по божьей траве. А моё старушечье дело хлебца испечь. Так дай угольков-то, Аринушка.
Симеон слышал, как совсем рядом с ним, Арина открыла заслонку русской печки, как сгребала поварешкой в посуду горячие угли и раздувала их. Слабые, красноватые отсветы падали на стены. А когда притухали угли, ещё темней делался мрак, ещё резче, ярче становились. лунные дорожки от окон.
Старуха ушла. Арина закрючила дверь, вздохнула, протяжно. Симеону самое время выйти из-за печки, сказать, что он на войну уезжает, попрощаться по-хорошему и уйти, но робость заставила плотней прижаться к стене.
«Дурак, дурак, — ругал себя Симеон. — Закричит Арина. Соседи услышат. Подожду. Уснёт, тогда nотихоньку раскрючу дверь и выберусь на улку…»
Прислушался: спит? А может и нет. Легкий шорох донесся до него. Он выглянул… Арина стояла посередине избы, заплетала на ночь тугую косу. Руки у неё двигались медленно, — славно ласкали.
Именно такой — тихой, задумчивой, ласковой представлял себе Симеон Арину. И хмельная волна затуманила голову. Не рассуждая, не думая, Симеон шагнул на середину избы. Арина испуганно вскрикнула:
— Кто это? Сёмша?.. Антихрист…
