Он и с отцом держался по-взрослому. Сидят на кухне, оба нога на ногу. Ивашников задумчиво расковыривает штопку на своем армейском носке по сорок копеек за пару; отец с пресловутой профессорской рассеянностью успел обмакнуть в щи привезенный из Америки стодолларовый галстук. И беседуют они о том, что во времена Маркса еще не было теории больших чисел и, стало быть, в таких-то пунктах классик ошибался, но не по глупости, а по общей неразвитости науки. Они могли токовать часами, Лида даже ревновала их друг к другу. Кстати, Парамонова отец никогда таких бесед не удостаивал, хотя по возрасту Лидин муж был ближе скорее к поколению отца, чем дочери. Но тогда Парамонова не было и в помине, а был Ивашников, Колечка, по возрасту ей ровесник, по характеру ей отец. Взрывная смесь, если учитывать, что Лида с двенадцати лет росла без матери и человека ближе, чем отец, у нее не было.
Они вместе готовились к экзаменам и целовались. В пропорции один к одному: час готовились, час целовались. Коготок увяз, и Лида была готова сладко пропасть. С непонятною ей самой бабскою истовостью она постирала ивашниковский свитер, действительно один и тот же за три институтских года. Ивашников оценил.
Папа оценил тоже и отказал Ивашникову от дома. Лиде он сообщил, что имеется такая запретная в государстве победившего пролетариата дисциплина — социальная генетика. Попросту говоря, Ивашников, конечно, талант, однако никто не поручится, что в его детях не выскочат качества тетки-мороженщицы. Бульдожка лезет на бульдожку, поучал профессор Рождественский, а дворняжка на дворняжку. А если бульдожку скрестить с дворняжкой, получится все равно дворняжка, вроде нашего Джоя. Они бывают умные и красивые. Но по наследству это не передается.
Лида собрала чемоданчик и поехала на край света, в новостройку Митино.
Ивашников с теткой жили не в новостройке, а на задворках. Их оставшуюся от деревни развалюху вообще трудно было назвать жильем. Осваивая роль декабристки, Лида опробовала удобства на улице и натаскала воды из колонки. Газ в развалюхе, слава Богу, был. Она затеяла мыться, а Ивашников должен был поливать.
Эротика и романтика оказались несовместимы. У него обе руки были заняты ведерной садовой лейкой, а она чувствовала себя синюшным цыпленком из гастронома, потому что по ногам здорово дуло. Ивашников уложил ее в постель согреться, подоткнул одеяло, как маленькой, и сказал, что не хочет, чтобы борьба с бытом перешла у нее в борьбу с ним, Ивашниковым, а при таком свинском житье это неизбежно. Так что прав папа. Давай-ка, Лида, я провожу тебя домой.
