По этим письмам приезжали представители райкома и райисполкома, расследовали, ничего серьезного не находили, но все же, уезжая, советовали Слепневу быть внимательнее и бдительнее, не забывать, что идет ожесточенная борьба на фронте, что и внутри страны есть замаскированные враги, которые открыто выступить не могут, но всячески стараются вредить исподтишка и саботировать все патриотические начинания. Об этом говорили Слепневу даже на бюро райкома партии и на совещании председателей сельсоветов в райисполкоме. Слепнев все отвергал, доказывал фактами лживость обвинений, ему сочувствовали, верили, но все же рекомендовали быть повнимательнее.
Вначале Слепнев не думал, что анонимные письма исходят от Гвоздова, но старик Бочаров упрямо твердил ему, что все это дело рук Гвоздова, и однажды, застав Слепнева за чтением очередной анонимки, воскликнул:
— Вот, вот! Ты все благодушенствуешь! Смотри!
Он вытащил из засаленного бумажника справку о том, что Николай Платонович Бочаров является членом колхоза «Дубки». Справку красными чернилами подписал Гвоздов. Красными чернилами было написано и анонимное письмо.
— Вот! — опять воскликнул Николай Платонович. — Во всей деревне, окромя Гвоздова, красных чернил ни у кого нет.
Письмо могли написать не только в Дубках, но и в любой другой деревне или даже в районном центре, — решительно возразил тогда Слепнев, но сам впервые согласился с Бочаровым, что если и не все, то большая часть писем сочинена Гвоздевым.
С этого времени Слепневу многое стало ясно в поведении Гвоздова.
За зиму Гвоздов сам дважды ездил в Тулу и раза четыре посылал жену. На железнодорожную станцию выезжали они с мешками и свертками, а возвращались налегке. Деревенская молва сразу же разнесла цель гвоздовских поездок. Они по баснословным ценам продавали в Туле мед, мясо, яйца. Поэтому, когда начался сбор средств в фонд обороны страны и Гвоздов на колхозном собрании торжественно заявил, что на строительство танковой колонны наличными вносит пятнадцать тысяч рублей, Слепнев грустно улыбнулся и чуть не сказал вслух:
«Твои пятнадцать тысяч это всего два-три пуда меду, а ты собрал его пудов восемь».
И опять на первой странице районной газеты был напечатан портрет Гвоздова с описанием его патриотического поступка и призывом следовать примеру передового председателя колхоза.
В колхозе Гвоздов вел себя настоящим царьком. Заседаний правления колхоза почти не собиралось, кладовщик и счетовод трепетали перед Гвоздовым, бригадиров давно уже не было, и все дела вершил сам Гвоздов. Почти каждый день он ходил под хмельком. Подмерзший ранней осенью картофель и на колхозных полях, и на приусадебных участках во многих домах шел на самогон. Слепнев несколько раз на собраниях уговаривал и предупреждал самогонщиков, но каждую ночь где-нибудь из трубы пробивался сладковатый запах самогонной гари. Слепнев с участковым милиционером обошел все дома, еще раз предупредил каждого, отобрал и разломал семь самогонных аппаратов, но и это мало помогло, а, наоборот, обернулось против самого Слепнева. Ярые самогонщики обозлились на него, понаделали новых аппаратов и варили сивуху тайком, скрываясь в сараях, подвалах и даже в лесу. Сам Гвоздов самогон не варил, но знал каждого самогонщика и, как говорили в деревне, нюхом чуял, где закипала пахучая жидкость. Как-то само собой установилось некое подобие дани самогонщиков Гвоздову. Самый крепкий первач шел ему, как откупное за молчание и попустительство. Но опять все это делалось тайно, и сколько ни пытался Слепнев уличить Гвоздова в этом взяточничестве, никто из самогонщиков не выдавал его.
