— Тамаев, это родина твоя? — видимо поняв состояние паренька, спросил кто-то с верхних нар.
— Родина, — протяжным вздохом ответил паренек.
— Родился тут, Алеша, да? — настойчиво переспросил совсем маленький, худенький, с остроскулым, почти черным лицом Ашот Карапетян.
— И родился, и рос, и учился! — стиснув плечи Карапетяна, выкрикнул Алеша. — Вот там дом наш, километров шестьдесят отсюда. На самом берегу Оки, у воды, как говорят у нас.
— А мой родина, ой, далеко! — шумно вздохнул Ашот. — Черное море знаешь? Вот там! Тоже у вода, только вода у нас соленый, соленый! И много вода, ой как много! Сколько ни смотри — край не увидишь!
Этот разговор словно всколыхнул всех. На нарах, у погасшей печки, у распахнутой двери наперебой загомонили звонкие и хриплые голоса, мечтательно заблестели десятки глаз, дробью рассыпался радостный смех, и весь вагон наполнился веселым, праздничным гулом.
Стиснув плечи Ашота, Алеша смотрел в дверь вагона и ничего определенного не видел. Он не заметил, как вначале тихо, а затем все громче и слышнее запел полюбившуюся ему фронтовую песню.
«Темная ночь, только пули свистят по степи», — бессознательно, тоненьким голоском выводил он, видя самого себя в бескрайней снежной степи и всем своим существом по-настоящему ощущая угрожающий свист вражеских пуль.
«Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают», — так же бессознательно продолжал Алеша, слыша и вой ветра, и свист пуль и видя перед собой далекие, холодные отблески звезд.
Он опомнился, когда песню подхватило несколько голосов, и Ашот, встряхивая его за плечи, жарко шептал на ухо:
— Душевно поешь, Алеша, очень душевно, слеза катится, сердце стучит! Давай дружить, Алеша, на всю жизнь! Как закон скажу: на Ашот надейся, никогда не подведет. Давай вместе проситься будем, к один пулемет. Ты наводчик, а я помощник, ой, как дела творить будем! Держись, фашист, твой капут пришла! Давай дружить, Алеша!
— Давай! — прошептал Алеша, продолжая петь так же вдохновенно и почти бессознательно.
«В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь», — замирая от нахлынувших чувств, выводил он, хотя не было у него ни любимой, ни тем более детской кроватки.
Внезапно песня оборвалась, и тут только Алеша увидел, что поезд подошел к большой станции и остановился.
По мокрой и грязной платформе суетливо бегали солдаты, тревожно осматривалась по сторонам какая-то женщина в огромной черной шали, в поисках пищи шныряла между людьми худая облезлая собачонка. К вагону подходил сопровождавший команду пополнения лейтенант. За ним вразвалку вышагивал коренастый солдат в серой десантной куртке, с объемистым вещмешком за спиной и с каким-то длинным свертком в руках.
