V.
В аэропорту моего родного города Беслана мы загрузились в пустое брюхо военного вертолёта со скамейками по борту.
Старейшины быстро разлили что-то по бокалам и вознесли молитвы покровителю путников – святому Уастырджи, которого в новые времена стали называть Святым Георгием, однако, сохранив за ним статус «покровителя мужчин».
Молодые с большим достоинством отказались, мне, конечно, не предлагалось.
Спустя несколько минут начался взлет души к Богу. Я медитировала: какая удивительная акция взлетать в небо с белой статуей, со старейшинами, с друзьями над Главным Кавказским Хребтом – и сердце плавало в полом пространстве груди.
Мы летели над горами, ущельями, каньонами, вечными снегами, над родиной Коста – Наром, над Рокским коридором, соединяющим обе части Осетии. Здесь, в небе, не было ни таможни в конце Алагирского ущелья, ни блок-постов с кордонами российским солдат, думавших, что они стоят на южных рубежах России и северных – Грузии.
Здесь, под крышей мира, было видно, что под нами единая пространственная Осетия, и никакая дурная сила политиков не уродовала гармонию пространства.
Обернувшись в салон, я увидела, что все приникли к окнам иллюминаторов. Казалось, Коста сидел, еще более углубленным в свои мысли. Это была вершина впечатлений за всю мою жизнь!
Одним взглядом я охватывала ушедший мир предков – там, внизу, они скользили по узким тропам, то скрываясь от преследователей, то преследуя хищного зверя, худощавые, в легких, протертых до дыр арчита[10], умевшие проходить, словно тень облака, по узким лазам ущелий, над пропастями так, что ни один камешек не срывался, чтобы повлечь за собой обвал или камнепад.
Перемещаясь в широком пространстве от начала Даргавса до южных ущелий, они проносили свое великое свойство выживать, и за это сейчас я испытывала к ним благодарную любовь и нежность потомка.
Я снова обернулась – на месте трибуна сидел не вдохновенный актёр на сцене жизни, не скупой чинуша, способный назавтра опять завести свою волынку о нехватке денег на мою дерзкую газету – там сидел задумчивый осетин, разглядывавший внизу жизненное полотно своих предков, и профиль на фоне иллюминатора был волевым, словно вырезанным из камня.
И был он мне сейчас родным и понятным именно потому, что и его давно ушедшие вглубь земли предки являли ему одному то, чего никогда не увидит человек из другого племени.
Здесь, высоко в небе, летя над югом и севером родины, лучше думалось о нашем бытии.
