Северяне же, наоборот, заиграли в суверенитеты, но крошечные – в каждом ущелье, что имело не политическое, а культурно-познавательное значение. Они быстро построились по ущельным признакам и в качестве ностальгирующих патриотов понеслись забивать в родных горах участки для дач и вилл. В них не был пробуждён освободительный дух южан, потому что по эту сторону Хребта проблем с геополитикой не оказалось.
Куртатинцы, кобанцы, туальцы и все другие выходцы из недр Большого Кавказа по обе его стороны занялись очень престижным делом – пировать на фамильных праздниках, знакомиться с однофамильцами[6], зятьями, невестками, их должностями, успехами в бизнесе, автомобилями, на которых подъезжали к местам схода.
Цхинвальцы же в эти годы держали оборону своей столицы, как древней крепости, зная, что за кольцом осады уже всё разрушено, а те, кто уцелел, разбрелись за Хребтом. Что помощь не придёт ни от российского, ни от северо-осетинского правительств.
Через перевал поступали лишь крохи от разграбленной по дороге гуманитарной помощи из Германии, Кубани или от тех неисправимых осетин, которых хоть истребляй, но они упрямо числят себя, прежде всего «истинными аланами», а уж потом представителями “многонационального народа”, даже без прилагаемого перечня национальностей.
Цхинвальцев оскорбляла проливавшаяся кровь, но больше всего их потрясло, что рыцари Гамсахурдии[7], вволю наиспражнявшись в национальном драматическом театре, обезглавили статую великого для осетин поэта – Коста, век назад написавшего: «Весь мир – мой храм, любовь – моя святыня, Вселенная – отечество моё!»
Южан следовало утешить из-за пережитого, северян – упрекнуть в том, что они, поддавшись бывшему советскому партийному руководству, по инерции эволюционировали не сознанием, а внешней формой – заимели собственного президента для северной половины. И в поддержку восставших южных братьев позицию свою не особо проявили, даже на волне модной гласности.
На южан, особенно изгнанников из внутренней Грузии, где они, живя тысячелетиями, и поняли-то в чём дело, когда им под нос сунули автоматы и подожгли их дома, северяне смотрели вначале косо, затем свирепо, затем, забывшись, спутали виновника их бед с их прародителем и прозвали «гамси-ками».
А те после урока политической географии засели за географию экономическую, принялись зубрить идею рынка – совсем не ту рыночную идею, посредством которой поделили и разграбили великую страну, а простую идею выживания.
