Южане заполонили собой и товарами рынки севера – челночничали, перекупали, контролировали прожорливое чрево Владикавказа вместо ингушей и азербайджанцев, вытесненных этими мигрантами, считавшими, что это продолжение их этнической родины и больше бежать им некуда.
Но местные власти продолжали брюзжать, играя на перенаселенности столицы, третьей после Москвы и Санкт-Петербурга по плотности, и сумели настроить против них большинство населения с титульным названием “многонациональное”.
И северяне, не гнушаясь, тем не менее, покупать у этих загнанных дорогами и трудностями бездомной жизни южан товар более дешёвый, смотрели презрительно, как патриции на ублюдков и позор своей нации, издревле не торговавшей товарами, даже во времена Великого Шёлкового Пути, проходившего через Дарьяльское ущелье, самые древние ворота в Закавказье.
Моя простая идея состояла в том, чтобы северяне поскорее преподнесли в дар южанам новую скульптуру Коста, поэта 19 в., одинаково любимого по обе стороны Хребта, для замены пострадавшей. А для этого вполне подходила работа скульптора – моего друга, крайне нуждавшегося на тот момент.
С этой беспроигрышной идеей я вошла в кабинет начальника, народного трибуна, и заломила ему цену – пять миллионов неконвертируемых деревянных рублей, что в нищей республике, вступившей со своим кударским[8] рынком как единственным видом производства на путь такого же дикого, но гораздо большего российского рынка 90-х годов эпохи Великого Развала СССР, было достаточно много.
Начальник – председатель общества старейшин, которое одни переводили как Большой Совет, а другие, без церемоний, как Большая Болтовня, народный трибун, был избран на эту должность принародно на съезде и единогласно, если считать по количеству голосов, нашим первым президентом, чего теперь северяне не могли простить трибуну.
О нём злословили, что, даже бреясь перед зеркалом в ванной, он играет перед своим наполовину бритым изображением роль патриарха, что в бурное время молодости бывал по женской части непростительно непочтителен к адату, что слишком лихо оседлал белого коня народного избранника.
Непримиримые находили, что теперь это был серый мул, еле передвигавший ноги, потому что народ всегда упрямо индифферентен к такой избранности.
Всякий раз, когда я входила в его кабинет, заставала его в яростной борьбе с оппонентами, невидимыми в этом кабинете, потому что они были по всей Осетии, независимо от того, действительно ли они бездельничали, как обличал их трибун, или заседали за хорошо накрытыми бесконечно длинными столами.
