В следующие два дня Рэйбурн донес мне различные известия. Успеха никакого. Мальчик продолжал писать, но с беззаботным видом прятал бумагу в карман всякий раз, когда показывался Рэйбурн. Раза два он отправлялся в город, в старую заброшенную конюшню, оставался там минуту или две и затем выходил. Такие вещи нельзя было пропускать: они имели очень нехороший вид. Должен признаться, что мне становилось не по себе. Я пошел на свою частную квартиру и потребовал к себе своего помощника, офицера интеллигентного и разумного, сына генерала Джеймса Уатсона Уэбба. Он был удивлен и встревожен. Мы долго обсуждали дело и пришли к заключению, что следует произвести тайный обыск. Я решил взять это на себя. Итак, я велел разбудить себя в два часа утра и вскоре уже был в музыкантских казармах, пробираясь на животе между спящими. Наконец, я дополз до скамейки моего спящего найденыша, не разбудив никого, захватил его сумку и платье и, крадучись, прополз назад. Вернувшись домой, я нашел там Уэбба, в нетерпении ожидавшего результатов. Мы немедленно приступили к осмотру. Платье привело нас в отчаяние. В карманах мы нашли белую бумагу и карандаш, ничего более, кроме перочинного ножа и разных пустяков и ненужных мелочей, которые обыкновенно собирают мальчики, придавая им особенную цену. Мы с великим упованием обратились к сумке и ничего в ней не нашли, кроме порицание нам, в виде маленькой Библии, с следующею надписью на полях: „Незнакомец, будь добр к моему мальчику ради его матери“.
Я посмотрел на Уэбба; он опустил глаза, он посмотрел на меня, я опустил глаза. Никто из нас не говорил. Я почтительно положил книгу на место; затем Уэбб молча встал и ушел.
Спустя немного, я собрался с силами и принялся за неприятную обязанность водворение похищенных вещей, по-прежнему ползя на животе. По-видимому, это положение было специально предназначено для моего дела. Я был истинно счастлив, когда оно кончилось.
На следующий день около полудня Рэйбурн, по обыкновению, пришел с рапортом. Я сразу оборвал его:
— Бросьте эти глупости. Мы с вами напали на маленького, бедного поросенка, в котором не больше зла, чем в молитвеннике.
Сержант казался удивленным и сказал:
— Вы знаете, что я действовал по вашему приказу, сэр, и достал кое-что из его писания.
— И что же в нем такого? Как вы достали?
— Я посмотрел в замочную скважину и увидел, что он пишет. Когда я решил, что он уж дописал, то слегка кашлянул и увидел, что он смял бумажку, бросил в огонь и оглянулся кругом, смотря, не идет ли кто. Затем он опять уселся так же удобно и беззаботно, как прежде. Тут я вошел и послал его за чем-то. Он не выказал ни малейшего неудовольствия, а сразу встал и пошел. Уголь в печке был только-что зажжен. Записка завалилась за кусок угля сбоку, но я вытащил ее. Вот она. Она даже почти не обгорела, видите.
