— Эффат, этот пеньюар не годится, — заявила Франсуаза, окуная пальцы в баночку с бальзамом для губ. — Пусть она примерит вот эту юбку и, oui, корсаж. Может быть, еще шапочку с опушкой из горностая. Что скажешь, Симона?
— Они ужасны, — Симона была явно раздосадована. Целый час пришлось потратить на одевание и раздевание, а она даже одним глазком не взглянула на будуар.
— Ага! Вот это тебе определенно понравится. Эффат, depeche-toi[14].
Эффат молча кивнула головой, не выражая ни неодобрения, ни согласия, проковыляла к платяному шкафу и выбрала robe de bal[15], с облегающим корсажем и подолом с оборками.
Симона ощутила острое желание сотворить что-нибудь хулиганское с платьем стоимостью в тысячу шестьсот франков, которое ее мать надевала, чтобы побывать в Театре-варьете. Платье должно было быть простым и функциональным — оборки затрудняли движение, парадный корсет напоминал броню средневекового рыцаря, а кринолин заставлял чувствовать себя мумией. Удобнее всего ей было в сапогах и брюках, которые не стесняли движений и с которыми кобура с револьвером смотрелась вполне уместно.
На petit costume[16] она еще могла бы согласиться.
Но только не на то ужасное платье, которое держала на вытянутых руках Эффат. Только не это. Как бы ей хотелось оказаться сейчас верхом на лошади, исследуя долину Африканской циветты вместе с Сабо Нуаром, ее другом и по совместительству помощником конюха, отличавшимся столь же свободным нравом и непредсказуемостью, как и жеребцы, за которыми он ухаживал и которых объезжал.
— Будь осторожна, Симона, — предостерегла ее Франсуаза, раскрывая веер из павлиньих перьев — фантастическое творение самого месье Римбо. Она принялась обмахиваться веером, кивая головой с таким видом, словно это она выбрала платье, а вовсе не Эффат.
Симона влезла в платье, наступила прямо на шов оборки, споткнулась и полетела головой вперед на кушетку.
Франсуаза вскрикнула.
Эффат бросилась спасать то, что еще можно было спасти.
Увидев лицо матери, Симона изрядно перепугалась и попыталась высвободить каблук. Носок ее сапога запутался в подоле, и тот разорвался с негромким треском. С девушкой случился приступ нервного смеха.
Франсуаза стукнула ее веером по лбу, утешая себя мыслью, что от платья все равно пришлось бы отказаться, поскольку она уже надевала его. Да, каждый благородный состоятельный дворянин восхищался ею в этом наряде.
— Как только я покончу с тобой, Торопыжка, — со вздохом изрекла она, прикрыв губы веером из павлиньих перьев, — ты будешь разбивать сердца, а не ломать собственные лодыжки.
