Савушкин оцепенел, хотел было крикнуть Зыкову, выругать: что, мол, ты творишь, олух? Опомнись! Но язык онемел, не слушался, словно распух во рту… Вдруг все происходящее в котловане стало медленно меркнуть в глазах старшины, растворяться, терять свои очертания — четко виделась лишь толстая рука шарфюрера, поросшая рыжими волосами. Вот она потянулась к кожаной кобуре, скользнула внутрь — и появился черный, вороненый парабеллум…
Шарфюрер Линке едва успел щелкнуть предохранителем, как вдруг над его головой молнией сверкнула отшлифованная до блеска лопата. Лопата Егора Савушкина…
И тут котлован взорвался. Его будто захлестнуло взрывной волной ненависти: пленные со всех сторон кинулись с лопатами наперевес к упавшему немцу. В их горящих глазах было столько ярости, что Савушкин испугался: не удержать, изрубят, истолкут в пшено, окаянные! А тогда всем один конец.
Он нагнулся, вырвал из пальцев эсэсовца пистолет, вскинул его над головой:
— Назад, мать вашу перетак!! Всем по местам! Кто сунется — застрелю!
Помогло… Отшатнулись враз, но все равно злоба не утихла, не погасла: глаза по-прежнему сверкали, как у голодных волчат, остановленных перед добычей. «Вот он и есть тот самый зверь, — беспокойно оглядываясь, подумал Савушкин. — В каждом проснулся. Лезут без всякого соображения на свою погибель. Наделают следов, и только. А его, эсэсовца, не добивать, а прятать надо поскорее. Он уже готов».
Савушкин позвал двоих, вырвал и отбросил лопаты, приказал:
— Берите шарфюрера! В опалубку, в бетон… Быстро!
Тем, кто приехал с тачками, велел сразу же подать раствор и живо слить. Сам проследил, чтобы залили ровно, надежно, чтобы нигде ничто не торчало, не выглядывало. И тут же погнал их бегом за новыми порциями бетона.
И только теперь обратил внимание на Ванюшку Зыкова — он один так и не двинулся с места, так и торчал в углу, прислонившись к доскам. Глаза широко распахнуты, пустой, какой-то шалый взгляд… Эка покорежило парня!
— Очнись, Аника-воин! — Старшина подошел к нему, слегка хлопнул по щеке: — Да опомнись же! Все в норме, слышишь?
Ванюшка продолжал осоловело пялить глаза. Тогда Егор взял его за грудки, тряхнул как следует:
— А ну, живо наверх, губошлеп! Разведай там обстановку. Бегом! — и поднял с земли арматурный прут.
Ванюшка, увидав железяку, мигом очнулся, рванул из котлована — откуда только прыть взялась.
Старшина сунул пистолет под гимнастерку и лопатой тщательно соскреб пятно на досках, где лежал эсэсовец. Посыпал свежим песком, выпрямился:
