– Чужие слова?
– Это – Блок, который цитирует Шекспира.
– Ты всегда прячешься за цитатами, как за забором.
– Никогда не думал, что это плохо. Цитата есть цикада.
– Это уже цитатный маразм.
– Маразм крепчал по экспоненте на области своего определения.
– Бла-бла-бла…
– А не пошли бы вы на хер, любезнейший?
– Ну вот и поговорили.
Так начались Аркашины семинары.
– Разговоры перед сном. № 5 —
47 …Все четверо в своих постелях.
– Нет, господа присяжные, с вами определенно нельзя говорить серьезно. Что за страсть такая? Ни слова без подначки!
– Ну почему же, мы вполне можем. О чем желаете беседовать? О телепатии? О телепортации? Или о графе Калиостро?
– Может, лучше о бабах? Помню, приходит ко мне одна…
– Нет уж, херушки, девушки. О бабах – это без меня и в другом месте.
– О, горькие слезы мои, уже и о бабах нельзя. А как же три темы, достойные мужчины?
– Это какие, простите?
– Как это какие? Голод, любовь и война.
– Это меня не интересует. Об этом не говорить надо, а пережить.
– Да, интересного немного, голая физиология.
– Лучше полураздетая.
– Пошли мы в поход. На Алтай. Поход тяжелый – двадцать семь дней по пятьсот грамм. Месяц без подкормки, все на себе. Больше мы бы не подняли, и так рюкзаки за сорок. У нас девушка была завхозом. У нее родители – серьезные походники. Отец ее спрашивает: «В поход идешь?» – «Иду», – отвечает гордая Наталья. «Завхозом идешь на пятьсот грамм?» – «На пятьсот грамм». Отец пожал плечами: «Съедят». Она не поверила. А зря. Едва не съели. Первые дни еще ничего, а потом начался жор. Голод такой, аж сосет все внутри. Грибы рвали и ели, когда и сырые и без соли. Так вообще они ничего – подберезовики, подосиновики и другие прочие. Грибов там – в общем, вам по пояс будет. Жри, пока не одуреешь. Но мы быстро одурели. Помню, увидели гадюку – там гадюк полно, плавают красиво, змеюки. Схватили сучья пострашнее и давай ее гонять. Бегаем и орем как ошалелые: «Колбаса уползает!» Девушки визг подняли, перепугались. Пришлось нашу «колбасу» отпустить. Они быстро ползают, вьють – и нет ее. В общем, жуть. Засыпаешь – и снится хлеб. Ничего не хочется – только хлеба. Это и есть настоящий голод. Мы по Катуни шли на кате. Остановились. Смотрим, домик такой невзрачный стоит. Двери открыты. А от кого там запираться? Людей нету километров на сто вокруг. Входим – и аж голова закружилась. Там на столе, на лавках – везде буханки, буханки, буханки… Может, рыбаки запас сделали, а скорее всего скотину подкормить. Мы как сомнамбулы к хлебу. А наш командир как заорет: «Не трожь! Не наше!» Мы остановились и обратно пошли. Только завхоз – наша Наташа – успела кусочек отщипнуть. И я вот до сих пор не знаю, прав он был или не прав. Ну съели бы мы пару-тройку буханок, ну что бы случилось? И мы бы сутки были сытыми, и пастухи бы не обеднели. Так, наверное, и выглядит рай – голод жуткий, и вдруг целая избушка хлеба. Или ад – если хлеба не дают. А когда дошли до жилья, причалили. Поздно уже, магазин закрыт. Отправились по домам. Купили яйца, творог. «А хлеб?» – спрашиваем. Хозяйка отвечает: «Хлебовозка уже два дня не приезжала. Весь подъели». И тут видим, у крылечка стоит кулек с корками. «А это? Можно, мы у вас корочки купим?» Женщина смутилась даже. «Да это я поросенку приготовила. Вы так берите, не надо денег». Поросенок в этот день голодал. Мы все корочки сгрызли. Яичницу сделали. И вот ведь странно: поели, конечно, но как-то вяло. Желудки, наверно, ссохлись. Так что голод я пережил. Знаю.
