– Мама, он опять меня дразнит! – жаловалась Катюшка.
– Коля, зачем ты обижаешь ее? Ведь ты же большой.
– Мамочка, я ее не обижаю, не дразню, но я же не виноват, если она настоящая Финтифлига и к тому же Симак-Барбарик.
– Вот, слышишь, мама, опять он!..
– Уж и пошутить с тобой нельзя!
– Я шутков не люблю, – упорствовала Катя.
Как было объяснить Катьке, что Финтифлига и Симак-Барбарик – это были условные наименования неких загадочных личностей, якобы обитавших в дебрях тайги, где воображение Коли и Женьчи поселило их в качестве неустрашимых пограничников. Это было его с Женьчей тайной. И он соблюдал ее так же ревниво, как сохранял секрет пограничной заставы во дворе, как берег повешенный над своей кроваткой самодельный щит, вырезанный из фанеры, с прибитой к нему волчьей лапой – самой настоящей, хотя огнеголовый Женьча и высказал сомнение, не собачья ли она…
Бедная Финтифлига по молодости лет тоже не была посвящена в эти тайны, но она видела, как Коля и Женьча с мечами и щитами ведут войну против соседнего двора, где жил главный враг – Викторин, и она еще больше завидовала старшим. Катюшка росла девицей хозяйственной, деловитой. «Обстоятельная жительница», – говорили про нее во дворе, куда она всегда выходила чистенькой, хорошо умытой и деловито сообщала: «А я уже поспала». «Я вышла погулять и буду сейчас дышать свежим воздухом». Или: «А мы уже пообедали. На первое суп был куриный, и с лапшой даже; а на второе было мясо кипяченое, и кисель потом из компота сушеного. Я все съела». И за столом Катюшка старалась во всем подражать большим. Горчицы ей, конечно, не давали, но она делала вид, что подливка на краю тарелки – это именно горчица, и не забывала мазнуть ею каждый кусок, при этом морщилась, крутила носом, будто горчица попалась очень сердитая. Совершенно так, как делал это папа.
Эх, люди, не понимаете вы, как интересно и хорошо быть большим!
Совершенно так же думал и Коля. Он завидовал Женьче, который был старше его на два года, пользовался большей свободой, чем он, а главное, уже ходил в школу, где всегда случалось что-нибудь интересное – либо у кого-то шапка пропала, либо чернила пролили в коридоре, или показывали кино из жизни диких зверей и путешественников. Коля считал Женьчу человеком самостоятельным, твердо знающим свою дорогу в жизни. Женьча сперва собирался, как известно, стать машинистом, а потом передумал и всем говорил, что будет мастером-металлистом. Он и сейчас уже делал замечательные вертушки из жести, которые укреплял на заборе, – они звенели, вертелись, гремели назло зазаборному Торке Ланевскому. Он отлично чинил поломанные игрушки, мигом соображал, как устроен завод в любой из них, и вообще во дворе говорили, что у Женьчи Стриганова руки спорые и золотые. Отец его, Степан Порфирьевич, плотник, кудрявый и такой же огневолосый, как сын, одобрял выбор Женьчи.
