— Ну, а кто же это, скажи, кроме твоего стада? — наступал на опешившего пастуха Бочаров. — Кто мог натворить такое? Тут, поди, на целую копну овса съедено.
— Честью ответствую, Платоныч, вот те крест господний — не я. Я вить на этом поле от самой середы не пасу. А потрава-то свеженькая, видно, ночью кто-то. Да ты погляди, Платоныч, погляди, — подошел Митрофан к потравленному полю, — вон они, копыта-то лошадиные, а я — то, сам знаешь, коровок да овечек сберегаю.
— И в самом деле лошадиные, — пробормотал Бочаров, не глядя на пастуха, — а все-таки ты, Митрофан, лучше посматривай. Пастух ты наипервейший, да года-то не те. Молодым ты был хоть куда, а теперь на седьмой десяток…
— Да, да! Шестьдесят первый годик с масленой пошел, шестьдесят первый, — забыв напрасную ругань, растроганно говорил Митрофан.
— Если не под силу тебе с двумя подпасками, то прямо скажи, третьего дадим. А сам-то поменьше бегай, больше ими командуй, мальчишками и девчонками. Они молодые, выдержат.
Эти слова окончательно растрогали старого пастуха.
— Спасибо, Платоныч, — говорил он, — спасибо за ласку и заботу. Ты всегда был человек справедливый. И сыны твои в тебя. Старший, Андрей-то Николаич, заходил ко мне, покурили, потолковали, такой человек, такой человек… Да и младшенький, Алексей твой, тоже душа-парень. Волосу конского намедни на кнут дал. Перевил я его, теперь износу не будет.
«Так вот кто у серого мерина полхвоста отхватил, — подумал Бочаров. — Ну, подожди, разбойник, я с тобой разделаюсь».
«Значит, конюхи натворили, — шагая домой, думал Бочаров, — вот народ беззаботный. Сами себя обманывают. Ну, доберусь я до вас. Из трудодней за потраву все как есть вычту».
Но и в разговоре с конюхами Бочаров ничего не добился. Они начисто отрицали свое участие в потраве овса, доказывая, что лошади ночью паслись на дальнем лугу, в трех километрах от овсяного поля. Так и осталась потрава овса неразгаданной. А к вечеру обнаружилась еще одна потрава. Кто-то пас лошадей и на вико-овсяной смеси за гвоздовскими огородами. Это уже окончательно вывело из себя Бочарова, и он мысленно поклялся «разбиться в лепешку», а поймать злодея.
В хлопотах и заботах незаметно пролетел день. Николай Платонович часто прислушивался, глядя на юг, но так ясного гула войны больше не услышал. Однако тем временем, как по беспроволочному телеграфу, от села к селу неслась тревожная весть: немцы перешли в наступление под Курском и под Орлом, наши ведут тяжелые бои и отступают. Вечером эта весть достигла Дубков. Принес ее все тот же пастух Митрофан. Он зашел к Бочаровым, когда вся семья сидела за ужином.
