И жизнь родителей раскрылась перед Верой во всем ее величии и красоте. Оба труженики, прошедшие через множество жизненных испытаний, пережившие столько горя и трудностей, они не только сберегли, но развили и возвысили свои самые светлые, часто хранимые глубоко в тайне, чувства друг к другу. И, поняв это, Вера видела и самое себя и свою жизнь такой же простой, внешне, может быть, и непривлекательной, но такой же внутренне красивой, честной, чистой. Она видела и себя и Петю Лужко вместе, как отец и мать, в одной семье и чувствовала Лужко так близко и ощутимо, что ей казалось, будто стоит он тут рядом и так же, как она, мечтательно смотрит на ее родителей.
Вера часто слышала рассказы, как трудно проводить ночи у постели тяжелобольного человека, но она даже не заметила, как пролетела эта ночь, и удивилась, когда беззвучно входившая и выходившая санитарка раскрыла темные шторы и в комнату хлынул неудержимый поток мягкого света.
— Вот и ночка прошла, — входя, заговорил доктор, — на улице все помолодело, и мы с вами вроде помолодели.
— Да, доктор, совсем помолодели, — бодро отозвался Василий Иванович.
— Вот и замечательно, — слушая пульс, говорил доктор, — сердечко ваше с главной трудностью справилось. Теперь поберечься, полежать спокойно. Вообще-то лучше было бы вам эвакуироваться на восток, в деревню куда-нибудь, на воздух.
— Нет уж, — твердо возразил Василий Иванович, — когда немец под Москвой был, не эвакуировались, теперь-то и подавно. А воздух для меня самый полезный — московский. С дымком, с пыльцой, но такой живительный!
Третьи сутки разъезжал Андрей Бочаров по соединениям и частям, оборонявшимся под Курском. В первом же соединении он увидел так много нового, что вначале даже не поверил этому и с еще большей придирчивостью вникал в дела и быт войск. Прежде всего Бочаров, хорошо зная войска первого полугодия войны, отметил резкие изменения в людях, в их отношении к войне, в их поведении и организованности. Тех самых «запасников», которые в сорок первом году массой влились в кадровые соединения и снизили их боеспособность, теперь даже назвать нельзя было «запасниками». Тридцати-, сорока-пятидесятилетние мужчины, те самые, что в сорок первом году намертво врастали в землю при первом же выстреле, теперь стали настоящими кадровыми солдатами, которые не только поняли, что такое война, но и своим опытом постигли ее суровые, неумолимые законы. Эти солдаты, для которых в начале войны саперная лопата и лишняя пара гранат казались ненужной обузой, теперь выпрашивали «еще» хотя бы сотню патронов и десяток гранат», без напоминаний днем и ночью копали землю, душой поняв, что земля не только кормилица, но и поистине мать родная и спасительница солдата на войне.
