Яна оказалась вполне живой и расторопной девчонкой — едва оправившаяся от общения с инквизицией, она тут же приступила к уборке, соорудив из придорожных кустов веник-голик, вымела пол в хижине, и покуда Первей ходил за водой к ближайшему буераку, в котором бил маленький родничок, в очаге уже пылал огонь.
— Ну ты какая молодчина! Надо же, даже хворосту раздобыла на всю ночь. И чистота в доме. Ты настоящая хозяйка!
Девчонка порозовела от похвалы.
— Спасибо, добрый пан. А хворост лежал тут, рядом. Кто-то запас его для ночёвки, да не истратил.
Первей поправил покосившийся колышек-рогульку, водрузил котелок на перекладине над костром.
— При такой хозяйке за ужин я спокоен. Возьми в седельной сумке мешочек с горохом и соль, да, там ещё хлеб остался и кусок копчёного сала. Думаю, на ужин нам хватит.
Яна снова захлопотала возле очага, и рыцарь невольно залюбовался быстрыми, лёгкими движениями девочки. Подумать только, сейчас она уже валялась бы, как изорванная грязная тряпка, в том страшном подвале, ожидая мучительной смерти… И всё это Бог терпит…
«Он терпит многое, но не всё»
«Ты наблюдаешь за мной, Родная? Я думал, ты отдыхаешь»
«Нет, рыцарь. Я с тобой. Я теперь всё время с тобой. Нравится тебе эта девчонка?»
«Хорошая кому-то будет хозяйка. Знаешь, что я думаю? Если бы даже за все эти годы, что мы с тобой… мне удалось только одно это дело — всё было не зря»
«Да, рыцарь. Всё было не зря. Все эти годы»
— Мой господин, ужин сейчас будет готов. У вас есть приправы какие-нибудь?
— Яна, всё, что найдёшь в сумках, твоё. Хозяйничай, не стесняясь.
* * *
— А кем был твой отец?
— Он был замочник, шлоссер, как говорили немцы. Отец делал очень хорошие замки, и ещё сундучки и шкатулки, и дядя их продавал.
Яна замолчала, погрузившись в воспоминания. Рыцарь не мешал ей — у него хватало своих дум.
— Тятенька был добрый. Он очень любил нас с мамой, и к бабушке относился с уважением. А потом у него сильно заболел живот, поднялся жар, и он умер. А дядя…
Девчонка сглотнула.
— Дядя выправил себе какие-то бумаги, по которым весь дом якобы принадлежал ему. А нас выгнал. Сказал, нахлебников ему не надобно.
Первей раскатывал войлочную кошму, которую всегда возил на седле, на случай такой вот ночёвки. Хорошая кошма, можно спать прямо на голой земле, только вот беда — узенькая, рассчитана на одного.
— Ладно. Давай спать, пани Яна. Извини, в тесноте, да не в обиде, как говорят московиты.
Огонь в очаге понемногу угасал, но света было ещё вполне достаточно, чтобы разглядеть, как внезапно покраснела девчонка, словно маков цвет.
