— Где же она теперь?
— Не знаю, — ответил он.
— Но она жива?
— Я полагаю.
— Ты этого точно не знаешь?
— Нет, — сказал он, — но полагаю, что жива.
И он повторил, как свое собственное эхо:
— Полагаю, что жива.
Наша партия в шахматы была для него куда важнее.
— Быть может, все уже упущено, — сказал он после длительной паузы. — Быть может, все уже упущено.
Это относилось к шахматам.
— Она успела эмигрировать?
— Да, — сказал он, — успела.
— Когда?
— В тридцать восьмом году, — сказал он, — в последнюю минуту.
— Куда?
— В Париж, — сказал он, — а потом, видимо, дальше, потому что два года спустя и мы вошли в Париж. Кстати, это были лучшие дни моей жизни! До того, как меня отправили на Кавказ. Sous les toits de Paris[20].
Больше мне спрашивать было нечего.
— Знаешь, — сказал он, — мне кажется, если я сейчас не рокируюсь, мое дело — дрянь.
Мы играли все с меньшей охотой.
Как потом стало известно, восемь вертолетов американской армии трое суток прождали у мексиканской границы разрешения властей вылететь за нами.
Я чистил свою машинку. Герберт читал.
Нам оставалось только одно — ждать.
Что касается Ганны…
Я ведь не мог жениться на Ганне; я был тогда, с 1933 по 1935 год, ассистентом в Швейцарском политехническом институте, в Цюрихе, работал над своей диссертацией («О значении так называемого максвелловского демона») и получал триста франков в месяц, о браке и речи быть не могло, хотя бы из-за материальных соображений, не говоря уже обо всем остальном. И Ганна меня ни разу не упрекнула в том, что мы тогда не поженились. Я ведь был готов. По сути, это сама Ганна не захотела тогда выйти за меня замуж.
Решение изменить маршрут, прервать деловую поездку и махнуть в Гватемалу только затем, чтобы повидаться с другом юности, — это решение я принял на новом аэродроме в Мехико-сити, причем в самую последнюю минуту; я стоял уже у барьера, начиналась посадка, я еще раз пожал руку Герберту и попросил его передать от меня привет брату, если Иоахим меня еще помнит, и снова по радио раздался обычный призыв:
— Your attention, please. Your attention, please![21]
Лететь надо было снова на «суперконстэллейшн».
— All passengers for Panama — Caracas — Pernambuco…[22]
Мне было просто противно снова садиться в самолет, снова пристегиваться ремнем; Герберт сказал:
— Старик, тебе пора!
Во всем, что касается служебных дел, меня считают человеком очень добросовестным, чуть ли не педантичным; во всяком случае, мне никогда еще не случалось из прихоти затягивать деловую поездку, а тем более менять маршрут, но час спустя я уже летел с Гербертом.
