— Пошли, — сказал я.
Герберт стоял неподвижно, весь еще во власти «приключения».
— Да, кстати, — сказал я, — не находитесь ли вы случаем в родстве с неким Иоахимом Хенке, который в свое время учился в Цюрихе?
Сам не знаю, почему я вдруг задал ему этот вопрос, когда мы, опустив руки в карманы и подняв воротники пиджаков, стояли у самолета, перед тем как подняться в кабину.
— Иоахим? — переспросил он. — Это мой брат.
— Не может быть! — сказал я.
— Ну да, брат, — подтвердил он. — Я ведь вам рассказывал, что еду к брату в Гватемалу.
Мы не смогли удержаться от смеха.
— До чего же мир тесен!
Ночи мы проводили в самолете, дрожа от холода, несмотря на пальто и шерстяные одеяла. Пока не кончилась вода, нам давали чай.
— Иоахим… Как он поживает? — спросил я. — Вот уже двадцать лет как я о нем ничего не слышал.
— Спасибо, — сказал он, — спасибо…
— Когда-то, — сказал я, — мы очень дружили.
То, что я узнал о нем, было самым обычным: женитьба, ребенок (это я явно прослушал, иначе не стал бы потом переспрашивать), война, плен, возвращение в Дюссельдорф и так далее, — я был поражен, как бежит время, как мы стареем.
— Мы тревожимся за него, — сказал он.
— Почему?
— Он там единственный белый, а вот уже два месяца мы не имеем от него никаких вестей.
Он продолжал свой рассказ.
Большинство пассажиров уже спали, приходилось разговаривать шепотом, свет на потолке салона давно потушили, и, чтобы не расходовать батарей, попросили погасить и маленькие лампочки у кресел; было совсем темно, только в иллюминаторе я видел песок — от него как бы исходил слабый свет — да крыло самолета, залитое луной, — оно холодно поблескивало.
— Почему вдруг бунт? — спросил я.
Я попытался его успокоить.
— Почему вдруг бунт? — повторил я. — Быть может, его письма просто пропали.
Кто-то нас попросил замолчать.
Сорок два пассажира спят в «суперконстэллейшн», но он не летит, а стоит в пустыне, моторы его укутаны шерстяными одеялами (чтобы защитить от песка), и пневматические шасси — тоже; пассажиры откинулись так же, как во время полета, головы склонились набок, рты открыты, но притом мертвая тишина, а снаружи — четыре блестящих креста-пропеллера, белесый лунный отсвет на крыльях и полная неподвижность — все это производило весьма комическое впечатление.
Кто-то разговаривал во сне.
Утром, когда я, проснувшись, поглядел в иллюминатор и увидел песок — насколько он близок! — меня на секунду охватил безотчетный страх.
Герберт снова читал свой роман серии «Ро-ро-ро».
