Мать Ивана дед вытащил из опрокинутого ударной волной рейсового автобуса, усадил на броню и увез в расположение своей части. Только потом пришел черед слез и истерик, жадных глотков воздуха, утробного хрипа, попыток сбежать в город, которого не стало. Но время — безжалостный и равнодушный циник с острым скальпелем в руках. И инструментом этим он профессионально отсекает прошлое.
Прошли годы, и молодая девушка встретила своего мужчину и совсем скоро родила ему сына, которого назвали Иваном. После рождения дочери Ксении и второго сына — Даньки, погиб на охоте отец детей. И снова: слезы в подушку, прижатые к груди колени, всхлипы по ночам, дети, заботы, обыденность, дождь в жестяной подоконник.
Колония поселенцев прожила в войсковой части недолго, вытесненная подступающей радиацией. Новой обителью выживших стала гарнизонная гауптвахта, надежное, серого кирпича здание, обнесенное высоким бетонным забором с колючей проволокой наверху. Долго не думали, погрузили пожитки в грузовики и переселились. Благо на новом месте имелась котельная, мощный дизель-генератор и даже свой собственный пункт ГСМ. Живи — не хочу.
Все бы хорошо, но куда же без ложки дегтя? Наряд в бывшем помещении караульной службы, за которым начинались пустые выстуженные коридоры и мрачные унылые двери с узкими оконцами для подачи пищи. Проживать в камерах никто не собирался, для этих целей имелось отдельно стоящее административное здание. Ненужные помещения пустовали и простаивали, но так как и там имелись окна, хоть и забранные решетками, а, следовательно, могли пробраться твари, было решено организовать дежурство двух вахтенных с непривычным распорядком, неделя через три.
Первое время дежурство на «губе» считалось местом теплым. Лежи себе на кровати, по ночам прогуливайся по пустым коридорам, да поглядывай в окна. Это тебе не по окрестным лесам шастать или на вышке бдеть. Но вот года два назад поганее места на отравленной земле стало не сыскать. Начало было тихим и незаметным, словно убийца крадущийся в темноте пустого коридора. Душные сны, непоследовательные в своем безумии кошмары. Наутро — неподъемная, будто с похмелья, голова и измятая мокрая подушка. Постоянное выматывающее напряжение.
Потом сны исчезли, совсем, но стало только хуже. Страх из сновидений перебрался в камеры гауптвахты. Каждую ночь из-за запертой двери раздавались шаги и шорохи, чье-то глухое бормотание, скрип несмазанных петель. Казалось, что узники «губы» все еще томятся в темноте, распахивают двери и бродят в тесном мраке, касаясь босыми ногами холодного линолеума. Однако стоило отпереть замки и осветить выстуженный коридор лучом фонаря, как все тревоги отступали и прятались по углам, а взору дежурных представали голые бетонные стены и серые двери камер.
