А он, Павел, не человек разве?
И Павел частенько срывался.
Вот и тут вскипел. А так некстати!
Павел вышел на кухню. Аня протирала чайную посуду. Глаза ее были сухие, но красные.
— Ну, ты что? — Павел наклонился, обнял ее и поцеловал. — Ты же знаешь меня… прости… идем. — И ввел ее в комнату.
Николай подбежал к Ане.
— Товарищи, с нами одна женщина — и ту замучили кухней. Хватит! Аннушка, садись и ни с места. Мы все сами принесем.
— Правильно…
— Не выпускать ее на кухню, — шумели с другого конца стола.
А Голубенко уже разливал еще по рюмочке.
Шмагин потянулся к приемнику:
— А ну-ка, что столица передает.
В Москве пел Ленский. Курбатов улыбнулся:
— Во, новинка, «Евгений Онегин»!
Сергей Андреевич не поддержал его иронии:
— Эта опера вечно будет нова и молода.
— И все же пора бы иметь «Евгения Онегина» нашего времени, — вставил Грибанов.
— И будет, — отрезал Шмагин, — со временем все будет.
— Братцы, — взмолился Голубенко. — Хватит. Конференцию о задачах искусства давайте отложим на завтра. Вас ведь «медом не корми»… Павел, где твоя гитара? Ну-ка! Попросим хозяина.
Павел взял свою давнишнюю спутницу — гитару, поскрипел колками, провел пальцами по струнам, щипнул одну, другую, загудели они, запели.
Николай молча слушает, ни на кого не смотрит. Вот он в такт музыки качнулся вправо, притопнул ногой, потом — влево и снова удар ногой.
А струны не спеша продолжают выговаривать: «Эх, яб-лочко».
Трудно было усидеть Голубенко. Он вскочил, раскинул руки в стороны, как бывало на палубе:
— Эх, море зеленое! — И пошел!
Володя и Гусаров прихлопывали в ладоши, Армянцев улыбался, попыхивая папиросой, а Дмитрий Алексеевич из угла тянулся через стол, стараясь лучше рассмотреть ноги Голубенко, и все чаще поправлял сползающие с носа очки.
Аня волновалась. Плясал Голубенко легко, красиво, но уж слишком каблуками стучал, а пол-то новенький!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
БРАК С ИЗЪЯНОМ
1
В глухую полночь Иван Степанович Ряшков возвращался с собрания домой. «Все ученые стали, все много знают… Этот еще приехал… «Срезаете острые углы!».
Он не заметил, как шагнул в лужу, вода выплеснулась, окатила брюки. Ругнулся, выпрыгнул на сухое место и снова заворчал: «Нет, хватит. Пойду завтра к Щавелеву. Прямо ему скажу: «Нечего при всяком деле обкомом прикрываться. Если задание — так «обком требует». Если жалуешься — «ставь вопрос перед обкомом, перед бюро…» Надоело. Надо самому решать, коль тебя на это место поставили».
Ряшков полез в карман за папиросой. Пачка оказалась пустой. Смял ее, бросил и зашагал быстрее. У подъезда своего дома он остановился, представил, как Агриппина Львовна осмотрит его забрызганные брюки.
