— Брат, — он взял епископа за руку, — да воздаст Бог за твою твердость. Я никогда не сомневался, насколько сильна твоя вера. Ты прошел через соблазн и искушение еще более твердым и преданным Господу нашему. Хочешь ли ты, чтоб я сообщил Апостольскому Совету об этом деянии, способном возвысить тебя над нами, презренными псами Господними?
Епископ посмотрел на него пустыми глазами.
— Я понимаю, — инквизитор положил руку ему на плечо, — борьба с демонами дается неимоверным напряжением душевных сил. Иди, брат, молись. Бог любит тебя….
Епископу хотелось крикнуть: «Мне нужна не его любовь!..», но он вовремя одумался, безмолвно приоткрыв рот.
— Молись, брат, — повторил инквизитор, к счастью, не распознавший его порыва, — завтра последний день Святого суда в этом городе. Мужайся. Завтра у нас легкая работа — осталось придать огню лишь трех последних ведьм… да, и еще одно ничтожное дельце. Малышка Грета, с которой я проводил «тихое дознание», безусловно грешна, но мои хитроумные уловки не привели к признанию. Я понимаю, брат, как трудно тебе сейчас проводить дознание…
— Я не смогу, — сказал епископ твердо, — я устал.
…Как Анна сказала?.. Безграничная всеобъемлющая любовь!.. — и вдруг он почувствовал, что готов простить всех еретиков, вне зависимости от степени их вины; причем, мысль эта не показалась столь ужасной, как раньше.
— Будь по-твоему, брат, — вздохнул инквизитор, — но я не имею права один проводить дознание и просто отпустить ее тоже не могу, иначе меня могут упрекнуть в пособничестве. Все-таки она виновна — хотя бы по подозрению первой ступени. Если ты, брат, не имеешь других суждений, я передам бургомистру, чтоб завтра после auto da fe ее публично высекли, и пусть отправляется домой, воздав благодарность милости Господа нашего. Кстати, Марте тоже не мешало бы пощекотать зад розгами — слишком много вольностей допускала она в высказываниях за последнее время. Заодно, добропорядочные горожане оценят нашу справедливость, не так ли?
Епископ с ненавистью посмотрел в улыбавшееся лицо инквизитора. …Почему он не обвинил и Анну по «подозрению первой ступени»? Сейчас можно было б нести на руках ее истерзанное, но живое тело…
— Брат, так ты не возражаешь против таких приговоров? Мы же должны с честью покинуть это место.
Епископ молча кивнул и пошел прочь. Что ему до какой-то Греты, а, тем более, до вороватой Марты? Даже если их трижды высекут, они все равно будут живы, а его, самое дорогое, утрачено навсегда — он стремился поскорее остаться один, чтоб трепетно лелеять в памяти свои воспоминания.
