Вступать в полемику и объяснять, что подобное учение ложно и для душ умерших существует только два пути — в рай или ад, было бессмысленно; да и времени на это не оставалось, потому что толпа ждала свершения правосудия и любая отсрочка могла зародить в умах смутные крамольные мысли. Но ее глаза… он не мог расстаться с ними, не высказав то, в чем сам не смел признаться, так как это являлось полным, неопровержимым доказательством вины и равносильно признанию ее ведьмой. Хотя теперь уж какая разница?..
— Я люблю тебя… — прошептал епископ и не дожидаясь ответа, сунул факел в вязанку с хворостом; тот весело вспыхнул, но внезапный порыв ветра отклонил хищный багровый язык.
Анна смотрела на пламя, покорно стелившееся внизу и епископу показалось, что ветер здесь совсем не при чем — это ее взгляд без труда отклоняет святой огонь, давая возможность все-таки получить ответ, которого он так страшился.
— Любовь безгранична и всеобъемлюща. Я тоже люблю вас всех, — сказала Анна, не поднимая глаз, — любовь — основа мира…
— Нет! Я люблю тебя по-другому, не как часть мира! Моя любовь не безгранична и касается только тебя!
— Я рада… — она смущенно подняла глаза, робко улыбнулась, и в это время огонь, сразу обретший силу, охватил ее ступни.
Епископ видел, как лицо Анны исказилось от нестерпимой боли, но оно не стало похожим на дьявольскую морду, как предрекал святой Августин. Глаза ее смотрели по-прежнему ясно, только из них хлынули слезы — слезы, которые сам Господь считал признаком невиновности и очищения.
Костер разгорался, втягивая епископа в пышущий жаром круг, словно увлекая в геенну огненную. Еще мгновение и он бы сам бросился в него, пытаясь разорвать раскаленные металлические обручи, но голова Анны внезапно поникла. Огонь переметнулся на волосы, образуя над ней лучезарный нимб, но ноги уже почернели и с них капала темная жидкость, которую нельзя было назвать кровью — так плавилась плоть. Тут же вспыхнула туника, превращаясь в пепел, обнажая пока еще белое, не изуродованное тело, однако это уже не имело значения — душа покинула его и теперь сгорала прекрасная, но пустая оболочка. А ее взгляд… пока еще он стоял перед глазами.
— Господи, — прошептал епископ, — пусть моя безумная просьба приведет меня в ад, но помоги сохранить его навсегда. Даруй такую милость рабу твоему, ведь ты же добр к детям своим. Я исполнил обет…
Становилось жарко. Епископ понял, что еще немного и на нем самом вспыхнет одежда, поэтому быстро спустился с помоста. Радостный рев толпы заглушил треск костра, но в его голове все слилось в ровный гул, сродни морскому прибою. Наверное, епископ так бы и ушел во двор ратуши, охваченный собственными мыслями, если б не инквизитор.
