Отец налил им чаю, нарезал тортик, в разговор не вмешивался, только один раз спросил: «Диссертацию к сроку успеешь?» Вадим пожал плечами: он впервые за полтора года подумал о сроках. Может, и успеет. Зависит от задачи, которую надо решить, а задача каждую неделю становилась чуть другой, отцу этого не объяснишь, он хоть и технарь, но не стоит даже пытаться рассказывать ему о типологии склеек, теореме Харрисона о перепутанности волновых функций в пространствах Калаби-Яу и тем более о догадке, пришедшей в голову уже в самолете, причем в тот момент, когда объявили посадку и пришлось выключить наладонник. Он не успел записать мысль и всю дорогу домой вертел ее в памяти. Разговаривая с мамой, перестал о ней думать, сейчас вспомнил, но совсем не был уверен, что вспомнил именно так, как запоминал.
Чего-то в формуле не хватало, а может, что-то стало лишним — формула, он чувствовал это, всю ночь жила в его подсознании своей жизнью, как и положено живой математической системе. Снилось что-то неприятное, темное, скребущееся, а пробуждение было таким, будто Вадима вытащили из сна за волосы и в качестве компенсации сказали: «Не обращай внимания, все на самом деле хорошо».
Вадим поискал под кроватью тапочки — перед тем как лечь, он всегда машинально заталкивал их поглубже, не понимая, зачем это делает, была у него с детства такая привычка, а с привычками лучше не спорить. Привычки часто не зависят от характера — в Амстердаме он никогда не заталкивал тапочки под кровать и никогда об этой странности не задумывался, а тут…
Всунув ноги в тапочки, встал и подошел к окну. Подошел и выглянул, раздвинув шторы. Выглянул и оцепенел: вечером, когда ехали из аэропорта, шел мокрый снег и дул обычный питерский ветер с залива, промозглый настолько, что не ощущался, как движение воздуха, это была некая мокрая, липкая, в какой-то мере даже вязкая среда, которую нужно было расталкивать плечами, чтобы пройти от машины к подъезду.
Сейчас у него не нашлось собственных мыслей, собственных слов, чтобы самому себе выразить собственные ощущения. «Мороз и солнце, день чудесный». Иосиф нашел бы другие слова, и рифма, и ритм у него были бы другие, но Вадим предпочитал «наше все» — не потому, что любил, а исключительно из нежелания тратить время на чтение других поэтов. Иосиф не в счет, друга Вадим, кстати, не столько читал, сколько слушал и подсознательно понимал, что стихи гениальны, как подсознательно чувствовал красоту формул. Стихи были такими же формулами живой речи, как формулы — стихами живой науки. Но только на уровне ощущений. «Вместе им не сойтись».
