Я мог бы сказать Кертису, что нет ни добра, ни зла, только единство и сон о не-единстве, об отделённости, и что ложное чувство отделённости это эго, и что эго это всё, что есть злого в мире, что дисгармония рождается из невежества и проявляется как добро и зло. Кертис настаивал на том, что он видел зло, он уверен в этом. Я мог бы сказать ему, что большинство из того, что он называет злом, это страх, и что большинство из того, что он называет добром, это тоже страх. Он говорил, что его мать хорошая. Я соглашался, и говорил, что его мать нечто большее, чем хорошая – она взрослый человек, что является удивительной редкостью. Он говорил, что его бабушка очень строгая, богобоязненная женщина, и она тоже хорошая, но с его слов можно было судить о её возрасте. Я поговорил немного об истинном возрасте, о развитии человека, и почему его бабушка всё ещё ребёнок, просто очень опытный, а её дочь, мать Кертиса, взрослая.
Я говорил обо всём этом в нарочито имперсональном тоне, чтобы не обидеть парня. Но Кертис не обиделся, когда я назвал его бабушку ребёнком, что было хорошим знаком. Однако, он не вполне уловил разницу, и мы поговорили о других людях, которых мы оба знали – политиках, звёздах, спортсменах, и о том, что в действительности значит быть взрослым человеком, и что в действительности значит оперировать на уровне страха и отделённости. Ему трудно было поверить, что президенты, кинозвёзды, миллиардеры могут быть детьми, в то время как его единственная мать, скребущая полы ради выживания – взрослый человек.
– Когда-нибудь для тебя всё изменится, – говорил я ему. – Когда-нибудь ты увидишь взрослого на позиции власти или влияния, и будешь недоумевать, как же это произошло.
Он спросил меня, то ли это, что имеет в виду библия, когда говорит, что смиренные унаследуют землю, и я ответил, что раньше не задумывался над этим, но, звучит верно. Смиренный – не очень удачное слово для описания человека, отдавшегося божественной воле, но не было времени копаться в неуклюжей терминологии. Он сидел тихо, пытаясь вместить в свой ум всё, что мы обсуждали, и понять, как это применимо к его жизни. Большинство из того, что он знал о духовности, пришло от его бабушки, церкви и христианского воспитания. Он, похоже, думал о религии, философии и духовности как об одной большой штуке, то есть и пастор в его церкви, и его бабушка, и я – все играют за одну команду. Он никогда не выходил за пределы христианства, так как на то не было причин. У него не возникало вопросов, которые христианство не удовлетворяло бы, поэтому он ещё не отбился от стада в поисках лучших ответов. Но вот теперь он был здесь со мной, что с первого взгляда казалось таким неправдоподобным, что я должен был заключить, что мне с ним скоро станет трудно, или уже стало.
