– Ты можешь выражаться по-человечески? – возмутился он.
– Я с вами спать не собираюсь! – Она без ложной стыдливости перевела витиеватую речь на доступный ему язык. – Поэтому донесите до своих… подданных, чтобы в моем присутствии держали язык за зубами.
– Да я-то в чем виноват, что они болтают?!
– Не давайте им повода. Не ходите ко мне.
– Ты думаешь, что в угоду сплетням…
– Я не хочу этих визитов. И мои мотивы никого не касаются.
– Ты вот что, ты не зарывайся! Это мне решать, куда ходить.
Маруся смотрела вдаль, ауди по-кошачьи урчала, прохожие оглядывались, узнавая участников уличной сценки.
– Маша, не дури, – примирительно сказал он, не дождавшись ответа. – Все же было хорошо.
– Ничего не было хорошо. Извините, я пойду.
Она вздохнула и отступила, оставив его в недоумении один на один с работающим автомобилем.
Вечером он наблюдал за ней с привычного места возле сцены. Знакомый голос позвякивал металлическими нотками, в паузах между песнями пальцы нервно крутили обручальное кольцо, реплики, обращенные в зал, были отстраненными. В остальном это была все та же тревожащая воображение Маруся, которую он встретил в кабинете начальника ГАИ, которая по-домашнему ворчала на его ранние визиты и уклонилась от поцелуя сегодня днем.
Он курил возле ее машины в неверном свете мигающего фонаря, а она явилась на стоянке, как герцогиня Мальборо в толпе обожающих поклонников, и держала в руке кусок мяса для нахального уличного пса с непомерно маленькими ушами на огромной башке. Дмитрий Алексеевич невольно посторонился, когда она прошла к машине, и швырнул тлеющую сигарету на дорогу, когда красная ауди стремительно выехала задом на улицу. Рыжий пес одним махом расправился с котлетой и бодро потрусил за машиной мимо оставшегося в одиночестве мужчины. И хозяин города вдруг позавидовал бездомной собаке, на которую она с элегантной небрежностью тратила заботу, и полночи бесился среди безмолвных трофеев в зале. Наутро он чувствовал себя разбитым и обманутым, но унижаться за чашку кофе перед ресторанной певичкой не поехал.
Маруся недолго поплакала в подушку о прошлом, которое в воспоминаниях вдруг стало светлым и счастливым, о настоящем, которое опутывало ее щупальцами рутины и безысходности, и о будущем, которое было мутным, как запотевшее стекло в ванной, и забылась тяжелым сном. А проснувшись ни свет ни заря, совсем расстроилась неизвестно чему, надумала всяких гадостей и про чужой город, в котором никак не могла ужиться с аборигенами, и про родной город, отнявший у нее мужа и привычную жизнь. К вечеру она почти успокоилась, уверив себя, что все равно все должно быть хорошо, даже если сейчас совершенно неясно, как это «хорошо» проявится в ее разоренной жизни.
