Ждать мне пришлось долго. У меня уже вся попка вспотела и приклеилась к откидному стульчику, а никто и не думал идти меня выручать. Так что в конце концов я попыталась отстегнуться сама, но это оказалось не так-то просто — пряжку заклинило у меня подмышкой и она ни за что не хотела расстегиваться. Делать было нечего, и я приготовилась умереть на этой подножке от голода и жажды, тем более, что писать хотелось безумно, но на это было наплевать — даже если бы я умерла, уписавшись, это покрыло бы позором Инес, а не меня. А я про этот позор даже бы не узнала.
Но, к счастью, ни умереть, ни уписаться я не успела, потому что, наконец, появился тракторист и меня отстегнул. Он хотел что-то мне сказать, но я, как безумная, помчалась в ту дверь, в которую они вошли со своей арфой, — все-таки уписаться, а потом не умереть было бы стыдно. Как только я вбежала в уставленный пальмами просторный вестибюль, я тут же сообразила, что понятия не имею, где искать мою неверную мать. Но тут в глаза мне бросилась белая дверь с надписью «TOILETS» — даже моего английского хватило, чтобы понять, что это уборная.
Хоть это и вправду оказалась уборная, она была больше похожа на иерусалимскую церковь, в которую Инес когда-то давно приглашали играть на арфе. Мы еще тогда не ссорились, и она брала меня с собой во всякие интересные места, вроде той церкви. Когда я об этом вспомнила, мне почему-то стало грустно, что теперь все не так и я ее ненавижу. Но ведь это она во всем виновата, то и дело придирается ко мне ни за что, ни про что, а сама про меня все время забывает, как, например, сейчас.
Назло ей я не помыла после уборной руки, и нацелилась отправляться на поиски своих, но засмотрелась на балетный спектакль, который обнаружила на экране одного из телевизоров. Телевизоров было шесть, и все показывали один и тот же балетный спектакль каждому, кто стал бы мыть руки под одним из маленьких умывальничков, висевших вдоль задней стены. Телевизоры были обыкновенные, а умывальнички странные — для того чтобы умываться, они висели слишком низко, а чтобы причесаться, им не хватало зеркала.
Спектакль мне быстро надоел, и я принялась строить глазки своему отражению в большом красивом зеркале, висевшем в простенке между окон. Мое отражение выглядело очень даже миленьким, хотя и немного печальным. Я сильно скосила глаза вправо, как делает Габи, когда хочет завлечь какого-нибудь завалящего кавалера Инес, и увидела, что обе они — и Инес, и Габи — мечутся, как угорелые, по лужайке перед дворцом, заглядывая под все кусты, деревья и фонтаны.
